Немного помолчала.
— Я вспомнила, в городе Мертвых мне пришла такая мысль: почему он не ассоциируется у современного человека с кладбищем? Видимо, многовековая боль не болит, а вызывает любопытство.
— Сколько вы ехали в Каир?
— Очень долго. Помню, с двух ночи до восьми утра спали, а потом еще пару часов.
— Так что, дорогу толком не видели?
— Но ведь, вокруг пустыня.
— Совсем, совсем ничего?
— Нет, есть конечно. Во-первых, строится много гостиниц. Вообще, такое чувство, что все побережье Красного моря застраивается.
— Что такое «много»?
— Много — это больше, чем готовых, построенных.
— А как можно увидеть?
— Визуально. А еще меня удивило огромное поле, наверно несколько гектаров, ветряных мельниц.
— Среди пустыни?
— Да.
— Современные?
— Да. Очень много, за горизонтом не видно.
— По дороге на Каир?
— Да.
— Каир большой город?
— 18 миллионов.
— Понравился?
— Нет.
— Почему?
— Ты не представляешь — дома, ну, просто, совсем рядом друг с другом.
— Это, наверно, в бедных районах?
— Ой, там совсем ужасно. 2-3-4 этажные серо-коричневые дома без крыш. Внизу рядом грязь жуткая. Не представляю, что там летом в 60 градусную жару.
— А почему без крыш?
— Понимаешь, они начинают платить за квартиру, когда дом закончен. А пока нет крыши, значит, не закончен и еще не наступил срок оплаты. И так много, много лет.
— Везде хитрят?
— Везде.
— Много узких восточных улочек?
— Много. Но в центре широкие проспекты. Я не знаю, что внутри богатых домов, но внешне не ослепляют роскошью.
— Плато Гиза близко от Каира?
— Рядом. Заканчивается город и, буквально, через несколько сот метров автобусы останавливаются.
— Зачем?
— Идем к пирамидам.
— Впечатляет?
— Не то слово. Что-то огромное, непонятное. Такое чувство, что взгляд, поднимаясь к вершине, устремляется в Вечность. Не покидает чувство, что ты — маленькая песчинка в этой Вечности, между прошлым и будущим. Появляется ощущение какой-то изолированности.
— Не понял.
— Ну, как тебе объяснить? Начинаешь не только понимать, а как-то ощущать, что не только будущее нам неведомо, но и прошлое.
— Что еще там понимаешь?
— Ничего.
— Как это?
— Для чего построены эти горы? Кем? Когда?
— Объяснения звучат не убедительно?
— Абсолютно.
— Хочется притронуться рукой?
— Конечно. У меня было чувство, что я соприкасаюсь с великой мировой тайной, ни кем не объяснимой.
— Ты хотела бы туда вернуться?
— Да. Но не поеду.
— Почему?
— Если будут деньги, поеду куда-нибудь еще. На земле столько интересного.
— А Сфинкс?
— Вот вопрос: куда он смотрит?
— Куда?
— Я читала, что на Кайлас.
— Но ведь, он далеко?
— Тем не менее, пишут, что взгляд его устремлен на «вечный материк».
— Это Тибет и Гималаи?
— Так пишут.
— Но правды никто не знает?
— Никто.
— У Сфинкса человеческая голова?
— Нет. У него лицо похоже на лицо первобытного человека. А голова — высеченный камень, несколько напоминающий голову.
— А тело, лапы?
— То же самое. Отдаленно напоминает. Там есть и не высокие пирамиды. Они, по моему разумению, рукотворны, но пирамиды… Все-таки не дает покоя мысль о том, что жили до нас, арийцев, «большие люди».
— Атланты?
— Наверно. Если пирамиды строили такие люди как мы, то возникает вопрос: насколько больше нас они знали? А может, были умны не- понятным для нас умом?
— Умеют древние держать тайну?
— То ли они умеют держать, то ли мы не умеем открыть.
— А может, не хотим?
— Может, и не хотим.
— Почему?
— Во-первых, тайна привлекает любознательных и, таким образом, деньги.
— А во-вторых?
— Что мы хотим узнать о древних? На что рассчитываем? На какие вопросы надеемся найти ответы?
— Интересно, открывшиеся тайны, не принесут ли разочарования?
— И вообще, сможем ли воспользоваться разумно старыми, обновленными знаниями.
— Мне всегда казалось, что у людей, стоящих перед алтарем, возникает чувство сопричастности с Вселенной.
— Не знаю. Но думаю, что чувство тайны должно присутствовать.
