— Мама, мне кажется, водила тебя в Эрмитаж?
— Да. Я два года назад был там.
— Ты был в Египетских залах?
— Конечно.
— Понимаешь, все, что скупали русские и европейские музеи, это самое лучшее из награбленного.
— Что значит: самое лучшее?
— Все в хорошем состоянии. И каменные, и деревянные саркофаги и маски — все целое. А в Каирском музее — что осталось: там отбито, там потеряно, там отломано. В общем, не в лучшем виде.
— А скульптуры жрецов, у которых глаза сделаны из смеси меди и хрусталя вы видели?
— Да.
— Здорово. Полное впечатление, что живые глаза.
— На меня это тоже произвело впечатление.
Наташа не заметила, что рядом стояла официантка и очень внимательно слушала. Наконец, она сказала:
— Уже половина двенадцатого — мы закрываемся.
6
Будильник мобильного визжал, как ошалелый. Семь часов. В восемь двадцать — автобус на Судак. Наташа хотела в течение дня решить все вопросы, а вечером успеть вернуться в Симферополь. У нее не было никаких дел в городе. Просто, не любила спать в новых местах. В общем-то, она всегда командировки в Крым составляла так, чтобы ежевечерне возвращаться.
Утро, рассчитанное по минутам, закончилось в вальяжном «Мицубиси». В такую рань его наполнили те, кто прибыл поездами, и тут же разъезжались дальше по Крыму.
В утренних горах было что-то сказочное. Они призывали мечтать, может быть, обдумывать. Но уж, равнодушными, точно, не оставляли.
Полуусевшись, а скорее, полулежа, в остатках дремоты она вместе со всеми двинулась в путь. С одной стороны — хотелось доспать, с другой — неумолимый думательный процесс не давал заснуть.
В общем, вчерашний вечер не произвел никакого душевного впечатления. Мальчик оказался красноречив, все, что он рассказывал, независимо от темы, было приятно слушать.
Себя же слушать Наташа любила всегда — был грех. Но почему грех? Ведь, как всякий интеллигентный человек, она старалась рассказывать собеседнику то, что на ее взгляд, было интересно, и очень редко ошибалась. Не имела привычку прерывать разговор комментариями, задавать выуживающие вопросы, возвращаться воспоминаниями к не самым приятным моментам жизни. Но и говорить о продуктах, тряпках, кулинарных изысках и бесконечной экономии не любила.
Вообще, в нашей стране гордость за сэкономленные «5 копеек» в разговорах была велика. Зачастую, это не от нищеты в кошельке, а от другой нищеты — душевной. Нечем больше самоутверждаться, нечем гордиться.
Наташа умела быть интересной людям самого разного возраста. Но, пожалуй, молодые слушали с наибольшим интересом. Во-первых — естественная жажда познания, во-вторых, еще нет точно сложившихся приоритетов, уложенных в душе и голове по полочкам. Молодость — это губка, поглощающая с удовольствием и благодарностью любую привлекательную информацию. А старость? Ну, зачем же так — не старость, а возраст полной зрелости. Чем же характерен он? Транжиры становятся жадными, мужчины, больше всего в жизни ценившие свободу, оказывается, тяжелей других переносят одиночество. С умными и самодостаточными родителям дело тоже обстоит тяжеловато. Если ребенок вырос средним, не активным, то все, что передают родители, возьмет с радостью, и с этим багажом пойдет по жизни дальше. Но если личность — тут возникает противовес: долгие годы желания доказать собственную значимость. Нежелание воспользоваться всем, что предлагает семья. Да просто, злость по любому поводу, когда родители оказались правы, когда их жизненная позиция оказалась надежней.
Витя был из таких. К счастью ли, к сожалению, но факт оставался фактом. Все сам. До всего сам. Наташе казалось, что, когда человеку под тридцать, это даже выглядит по-детски. Были споры, были обиды, были слова, очень ранящие. Иногда она молчала, иногда доказывала, иногда объясняла. Ну что ж, малые дети спать не дают, а большие — жить. Все как у всех. Бывало, что высказанная жесткость суждений болела много дней. Вот тут она молчала. Что сделать с материнской любовью, с обожанием своего единственного? Прощать, из последних сил пытаться понять. И она пыталась, стараясь, как могла. Единственным успокоением в этих спорах, доказательствах, обидах была любовь сына. Он ее любил.
Наташа понимала, что вот-вот уже закончится у Вити возраст, когда главные авторитеты в жизни: друзья, приятели, сослуживцы. Заканчивается время, когда в их мнении его интересов было меньше всего, и он этого не понимал. Еще год-два и по жизненным стандартам должна была появиться «его» женщина: семья, мать его ребенка, хранительница очага. И вот тогда — ее приоритеты, ее мнение, ее взгляды, ее интересы станут самыми важными, самыми нужными станут его личными интересами. А пока он был в стадии перехода: мнения друзей уже не столь ценны, а семьи, ради которой нужно жить, еще нет.
Когда Витя был маленьким, ее сопровождало чувство частной собственности. Он — ее собственность. Самая нужная, самая любимая. Но похоже, сейчас они поменялись местами. Теперь она стала его собственностью.
Наташа ловила себя на том, что мысли о сыне как будто ставили крест на ее собственной жизни: на интересах, предпочтениях, да и просто возможности распоряжаться собственным временем. А много ли ей в жизни доставляло удовольствие? Книги, театр, общение. Нет, пожалуй, общение все меньше и меньше грело душу. А еще — вареная кукуруза, клубника со сметаной и сахаром. Что еще? Процесс собирания грибов лесу. Лучшей психотерапии, пожалуй, не придумаешь. Она вспоминала, как медленно — медленно шла по опавшим листьям по лесу еще полному жизни, высматривая шляпки грибов. Ее в эти часы не покидала мысль: может, это и есть рай? А если нет? Тогда, какой он? Чем он лучше того, что сейчас вокруг?
Но только по лесу люди ходят по-разному. Одни — с удовольствием смотрят вниз: на траву, цветы, грибы, ягоды, опавшие листья. Другие — вверх: на кроны деревьев, птиц. Третьи — вперед: на уходящие тропинки. Четвертые — на плывущие облака. А куда смотрят пятые? А пятые ничего этого не видят, не могут увидеть и не хотят видеть.
Мысли и равномерно движущийся автобус привели к дремоте. Может, это был сон? Не очень глубокий, под стук колес. Под равномерное движение, которое вызывало в спящем мозгу чувство полета.
Ей снилась огромная женщина, как Земля. Она стояла на возвышенности (груди) — возвышенности любви. А на другой — какой-то мужчина, которого она никогда не видела. Одному из них нужно было спуститься, чтобы, просто, близко-близко подойти друг к другу и слиться. И она полетела в потрясающем состоянии полета. Потом, во сне, это состояние продолжалось в другом — она плыла. Плавание тоже было приятным и ассоциировалось с тем, ушедшим, чувством полета. Она плыла, но желание подняться и парить над Землей в ней продолжало жить.
Мы живем в трехмерном пространстве. А какое измерение у сна? В каких измерениях находятся мысли и чувства?
Что такое сны? Ей снились дома, города, горы, люди, которых никогда не видела. Она разговаривала, общалась, решала проблемы, отчаивалась, убегала и не могла, физически не могла, бежать. Летала. Но ведь, такие сны и у других людей? Кое-кто откровенничает, рассказывает. В них то же самое: дома, города, горы, полеты, беседы, проблемы.
Что это? Еще одна наша жизнь? То есть, их две: одна — днем, другая — во сне. Может, засыпая, мы душой перелетаем во вторую жизнь? Тело и мозг спят, отдыхают, а душа переносится во вторую жизнь? Зачем? Ей там комфортней? Это входит в ее обязанности? Она никогда не отдыхает: ни ночью, ни днем?
