ему никакого права», вспоминал В. И. Селиванов[119]. Отчасти покорность перед Закревским была вызвана слухами, что у «графа» на руках имеются подписанные государем чистые бланки, которые он в любой момент может заполнить любым карательным текстом (позднее выяснилось, что никаких бланков не было), так что москвичи предпочитали не искушать судьбу, тем более что время было смутное: и в Европе беспорядки, и в России смена царствований и предреформенный период.
Закревский был бесцеремонен и груб, всем на свете «тыкал» и не терпел ссылок на закон, говоря в подобных случаях: «Закон — это я». От него доставалось и студентам, и литераторам, и говорунам Английского клуба, и безобидным философам-славянофилам, и особенно почему-то купечеству, которое генерал-губернатор откровенно не любил и всячески преследовал и угнетал, и вообще чуть не всякому заметному горожанину. Когда вскоре после падения «паши» генерал-губернатором сделался генерал- адъютант П. А. Тучков, он, к изумлению своему, узнал, что давно уже состоит под полицейским надзором, заведенным Закревским, и вынужден был писать соответствующую бумагу, чтобы себя от надзора освободить.
В старой Москве вообще было принято не судиться, а обращаться с частными проблемами к городской администрации. К примеру, когда актер С. Ф. Мочалов бросил жену и сошелся с актрисой П. И. Петровой и стал жить с ней семейно, прижив двоих детей, его тесть, ресторатор И. А. Бажанов, нажаловался на него властям, и Мочалова принудительно вернули в семью. Это насилие в значительной степени ускорило его скорую и раннюю смерть. Как вспоминала актриса А. И. Шуберт, Петрова «умела удерживать его от вина и оказывала благодетельное влияние на его талант, после же возвращения к жене скоро Мочалов опять закутил, да так и не останавливался больше» [120].
При Закревском такая практика стала особенно массовой и эффективной, поскольку граф весьма охотно и по всякому поводу принимал на себя роль решителя и судии. Был даже случай, когда он сделал бесцеремонный выговор некоему Ильину за то, что тот… не дает дочери денег «на булавки».
Обычно получив жалобу, Закревский посылал к обвиняемому или ответчику казака верхом, со словесным приказанием немедля явиться к генерал-губернатору. По какому поводу и зачем явиться, никогда не объяснялось. Вызванного проводили в переднюю и оставляли там сидеть и терзаться неизвестностью. Сидел он так иногда по нескольку часов, порой до самого вечера, а когда потом бывал вызван в кабинет, Закревский с порога накидывался на него с бранью и обвинениями, не давая ни вставить слова, ни оправдаться. Потом в лучшем случае виновный отпускался, в худшем же сажался под арест в Тверской Частный дом (он находился прямо напротив генерал-губернаторского) или отправлялся куда подальше — в Нижний Новгород, в Вологду или в какую-нибудь Колу, куда был однажды сослан сын купца Эйхеля, за то, что посыпал во время танцевального вечера пол в Немецком клубе чемерицей, от чего все присутствовавшие стали чихать.
Однажды случилось, что вызванный (по делу) к Закревскому купец Б. И. Шухов, не зная, что его ждет, перепугался буквально до смерти — по дороге в экипаже умер от удара.
К купечеству Закревский вообще относился, как к безотказной и бессловесной дойной корове, требуя бесконечных принудительных пожертвований (для чего составлялись особые списки с указанием обязательной суммы) и устраиваемых по разным поводам обедов, а для предотвращения возможного недовольства и жалоб считал нужным держать торгово-промышленное сословие в «ежовых рукавицах». С этой целью, как жаловался купец Н. А. Найденов, «рабочему народу была дана возможность являться со всякими жалобами на хозяев прямо в генерал-губернаторскую канцелярию; вследствие этого в среде рабочих возникло возбуждение и они при всяких недоразумениях, ранее прекращавшихся домашним образом, стали обращаться к хозяевам с угрозами, что пойдут жаловаться „граху“ (как они называли Закревского); престиж хозяйской власти был поколеблен совершенно, а всевозможным доносам и жалобам не было и конца»[121]. Вот так, «подтягивая» Москву, Закревский невольно послужил делу подъема пролетарского самосознания и зарождению «рабочего вопроса».
Взошедший на престол в 1855 году Александр II не сразу, но решил расстаться с Закревским. Одной из последних капель, переполнивших чашу, стал эпизод во время коронации Александра.
Московское купечество, по обычаю, готовило во время коронационных торжеств парадный обед в честь прибывшей из Петербурга гвардии. На обеде ожидались император со свитой и большое число высокопоставленных гостей. Местом проведения праздника был выбран Манеж.
Все было подготовлено в соответствии с торжественностью момента, и в назначенный день с утра купцы-распорядители (а в их числе были носители самых известных и уважаемых купеческих фамилий) собрались в Манеже, ожидая гостей. Вскоре явился граф Закревский. Оглядел пиршественные столы, убранство, потом перевел мрачный взгляд на распорядителей:
— А вам что здесь нужно?!
Ему сказали, что это устроители обеда.
— Все вон отсюда! Чтобы духу вашего здесь не было! — закричал граф. — Ты останься! — он ткнул в городского голову А И. Колосова.
Голова остался — единственный из купцов. Остальные, глотая обиду, дошли до ближайшего трактира и там, как были, в парадных мундирах, многие с пожалованными царями медалями, крепко напились с горя.
Приехавший на праздник государь был очень удивлен, не видя никого из творцов праздника, но Закревский успокоил его, заверив, что московское купечество, по свойственной ему скромности, застеснялось и потому не посмело являться перед царские очи.
Потом у истории было продолжение. Коронационные торжества продолжались, и через несколько дней на парадном балу один из иностранных дипломатов оступился, упал и повредил ногу. К нему вызвали костоправа Императорских театров, которым по совместительству являлся купец и фабрикант Федор Иванович Черепахин, бывший в числе изгнанных Закревским распорядителей. Черепахин воспользовался случаем и нажаловался на градоначальника. Александр II был не на шутку разгневан и через несколько дней пригласил представителей московского купечества на парадный обед, демонстративно не позвав на него Закревского.
Еще через несколько месяцев генерал-губернатор был отставлен. Благовидным поводом для этого стал семейный скандал: дочь Закревского с его официального, генерал-губернаторского разрешения, не будучи разведена, вышла замуж вторично. Дело открылось и московский «паша» был с треском уволен. Произошло это 23 апреля 1859 года, в День святого Георгия, когда, как острили москвичи, «всегда выгоняют скотину».
Самым популярным из московских градоначальников и, кстати, долее всех просидевшим на должности был князь Владимир Андреевич Долгоруков, который занимал свой пост более тридцати лет: с 1859 до 1891 года. Именно в его честь по решению Думы впервые одна из городских улиц была переименована в Долгоруковскую.
Очень уже немолодой (когда «вступил на московское княжение», ему было 49 лет, что по меркам XIX века было почти старостью), князь до конца дней сохранял великолепную выправку и молодцеватость. Он был маленький, коренастый, носил каштанового цвета парик, подкрашивал закрученные кверху усы и отличался характерным прищуром. Появлялся он всегда затянутым в мундир, в эполетах, с многочисленными орденами на груди. В городе его знали как человека учтивого, добродушного, уравновешенного и весьма деликатного; в Петербурге относились по-разному: Александр II благоволил, поскольку князь был роднёй императорской любовницы, а потом второй жены княжны Екатерины Михайловны Долгоруковой (позднее княгини Юрьевской); Александр III по той же причине не переносил, ибо вообще терпеть не мог никого из Долгоруковых.
Князь Владимир Андреевич Москву очень любил, знал досконально, вникал во все мелочи и правил «по-отечески» — добродушно и без формальностей, «не по закону, а по совести». В городе его звали «Хозяином» и души в нем не чаяли.
У себя, в генерал-губернаторской резиденции, князь устраивал и рауты на Рождество, и большие приемы в последний день Масленицы, и многолюдные вечера по самым различным поводам, удивляя гостей широтой московского гостеприимства. «Нигде и ни у кого… не стояло столько экипажей, как перед
