войну они проиграли с разгромным счётом, а надеяться на то, что выводок представителей высшей расы вдруг покинет вонючую нору в недрах Антарктиды и пройдёт победным маршем, со второй попытки покоряя нынешних победителей… Глупость. Глупость, возведённая в степень никчёмности. Или у него нет веры?..
…Перелёт не слишком утомил пассажиров — «Мессершмитт» закружился над норвежским фиордом. Выходя на второй круг, пилот заметил костры, обозначившие секретный аэродром, и посадил самолёт. К трапу тут же подкатила пара роскошных «Майбахов» — Гитлер любил эти машины за мягкость хода — и увезла пассажиров в тайную гавань, где их уже поджидала субмарина класса UF. Ранним утром первого мая транспорт заскользил под холодными водами, чтобы пересечь экватор и достичь ещё более студёных вод у Южного полярного круга…
— …Тогта в Новом Берлине прошивало чуть ли не тфатцать тысяч челофек, — вздохнул фон Штромберг, — тут топыфали уголь и руту, плафили шелесо, пот сфотами Вальхаллы сиял яркий сфет. Гитлера похоронили на местном клатпище, пятнатцать лет спустя после Фторой мирофой. Начался… как это по-русски… расруха, нет…
— Упадок? — подсказал Тимофей.
— Та, та, упаток! Фсё пришло ф страшное сапустение, а население фырошдалось.
— М-да… — сказал Сихали. — Ну и житуха вам выпала… Слушайте, Гюнтер, а как же тогда новоберлинцы пережили эти… как их… пульсации?
— Ах, это… Ну, я фсем растал специальные такие поглотители ислучения. Они маленькие софсем, умещаются в кармане. — Фон Штромберг вытащил из нагрудного кармана приборчик, похожий на портсигар и такого же размера. — Фот такой.
— Здорово, — оценил гаджет Олег Кермас.
— А фы мне не расскашете, — заговорил Гюнтер с запинкой, — что там, на ферху? Что пыло в мире? Откута фы? Мы ше тут ничего не снаем! Протим в фечных сумерках, как неприкаянные туши…
— Так чего ж вы не выбрались наружу? — громко удивился Белый. — Пробурили бы свод, и айда!
— Нарушу? — горько усмехнулся фон Штромберг.
— Натюрлих! — подтвердил Шурик.
— В тфатцатом феке такая попытка могла утаться, но токта люти поялись. «Фыйти отсюта, чтобы сесть пошисненно, как Гесс? — говорили они. — Спасипо, мы уше ситим! Так стоит ли менять место саключения?» А потом… Я ше кофорю, фсё тут пришло в упаток, началась расруха, фее наши силы ухотили на то, чтопы фышить.
— Да понятно всё, — прервал его Сихали. — Наша очередь. Шурка, повествуй.
Белый приосанился и начал долгий рассказ…
Утром принесли завтрак, продукт местного дрожжевого производства — склизкое белое месиво с комочками, пахнущее мясной подливкой, а на вкус… Интегропища была куда изысканней. Правда, фон Штромбергу позавтракать не дали — увели на предмет подробных консультаций, а вернули уже в двенадцатом часу.
— Покасывал пастору, как фключать кипноинтуктор, — рассказал Гюнтер, — как рекулирофать и настраифать…
— И как? — мрачно спросил Белый.
— А никак! — беззубо улыбнулся штандартенфюрер. — Претохранители перегорели, а бес них кипноинтуктор пойтёт враснос.
— Но Помаутуку вы об этом не сказали? — уточнил Сихали.
— А сачем? — ухмыльнулся фон Штромберг. — Пускай сам тогатается!
— Наш человек! — осклабился Тугарин-Змей и хлопнул новоберлинца по плечу. Тот присел.
До обеда узники сидели, лежали, болтали, объясняли Гюнтеру на пальцах суть Мировой Сети и устройство фотонного привода, а сразу после обеда Тимофея вызвали на допрос.
Двое «чернецов» шагали впереди него, двое стерегли сзади — никуда не денешься. У каждого по кобуре справа и слева — восемь стволов на одного. Перебор.
В большом кабинете, куда привели Брауна, всё дышало стариной — мебель, гобелены, картины — Адольф Гитлер вполоборота, Адольф Гитлер анфас, радостные крепыши из гитлерюгенда обступили фюрера и ловят каждое его слово, внимают с открытым ртом… Соцреализм.
За большим письменным столом сидел Помаутук, брезгливо перебирая пожелтевшие папки с делами.
— Добрый день, генрук, — приветливо сказал пастор, не поднимая головы. — Присаживайтесь.
Сихали непринуждённо расселся на потёртом диване, заметив, что охранники не покинули кабинет — чаплан принимал меры предосторожности.
— Для чего вы всё это затеяли? — с любопытством спросил Браун. — Я даже не вспоминаю о том, как вы нас подставили, как обманули доверие, это всё пустяки, дела житейские и понятные — подлец, он и в АЗО подлец. Но чего для?
Джунакуаат захлопнул папку и сложил руки на столе.
— На «подлеца» не обижаюсь, — сказал он, облизывая губы, — как вы совершенно правильно заметили, это мелочи. Для чего… Могли бы догадаться, я был с вами довольно откровенен!
— Хотите изменить мир?
— Мир таков, каковы люди в миру. Моя цель — изменить человечество! Никто даже не заметит перемены, просто однажды — и очень скоро! — включится гипноиндуктор, покрывая психоизлучением весь земной шар, и… Люди станут другими — отзывчивыми, незлобивыми и кроткими, готовыми возлюбить ближнего! Жадные расщедрятся, преступники раскаются, лжецы станут говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Христианин обнимет мусульманина, как брата, и буддиста они примут, как родного, поскольку никому и в голову не придёт причинять страдания и смерть живым существам! Все будут помогать друг другу, и не потребуются суровые законы, ибо понимание и милосердие станут высшими правилами жизни. Господи, да разве вы сами не захотите жить в таком вот ласковом, добром, безопасном мире?!
— Захочу, пожалуй, — сказал Сихали задумчиво, — если вы, конечно, отобьёте мне память, и я стану, как все, куклой, живым манекеном, чучелом праведника! А иначе я буду помнить, что вокруг не живые люди, а биороботы, запрограммированные на любовь.
— О, эти доводы я слыхал не раз, — отмахнулся Помаутук. — Видите ли, вы не в том направлении думаете, не так решаете эту сложную морально-этическую задачу. Понимаете, человечество никогда не достигнет духовного благоденствия естественным путём. Никакое воспитание не поможет изменить человеческое мировоззрение, не сможет искоренить мещанство. Маленькому человеку до лампочки ваши порывы с идеалами, ему хочется лишь пить, жрать и трахаться. Всё! Что вы ему предложите взамен? Интересную работу? А для него любой труд — в тягость! Любовь? Маленький человек ищет только секса. Будете прививать ему духовные потребности? А с него довольно танцулек и слащавых шлягеров. Увы, дорогой мой генрук, вам никогда не победить маленького человека. Нет, дух одолеет плоть лишь тогда, когда «Чёрное солнце» зальёт своим незримым светом весь земной шар!
— А потом? — спокойно спросил Браун.
— Что — потом?
— Ну вот вы всех обратили в высокодуховных хомо новусов. А дальше? Люди не врут, отлично. Но тогда замрёт и выдумка, всякая фантазия исчезнет из обихода, отомрёт литература, живопись, театр. Люди перестанут проявлять агрессию? Замечательно! Но и подвигов вы тогда тоже от них не добьётесь. Никаких самопожертвований, самоотверженных спасений больше не будет. Человек утратит эгоизм, себялюбие, жадность? Превосходно! Но тогда откуда в этом вашем дивном мире возьмётся человеческая личность? Ведь она индивидуальна и требует приватного пространства. Короче, знаете, что будет потом? Человечество выродится, люди станут безликими особями, интегральными единицами коллективного разума типа роя, где вам, пастор, будет уготована роль матки, а ваши паладины превратятся в собак при добром пастыре.
