Но всему вопреки Давыдов жил своей особенной жизнью — непонятной и недоступной человеку нетворческому.
Прежде всего, он писал стихи — во всей силе зрелого уже таланта. Не имея у себя в глуши непосредственных контактов с другими стихотворцами, он состоял с ними в переписке, был в курсе литературных новостей и знакомился с новыми стихами еще до их опубликования.
Вот что написано в «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина»:
«[1818 г.] Июнь, 2. Каменец-Подольск. Д. Давыдов в письме к Вяземскому в Варшаву разбирает стихотворение Пушкина „Жуковскому“ („Когда, к мечтательному миру“) — раннюю редакцию (тут есть слова, нам неизвестные): „Стихи Пушкина хороши, но не так, как тебе кажутся, и не лучшие из его стихов. Первые четыре для меня непонятны. Но
В это время Давыдов и Пушкин еще не были знакомы.
Денис Васильевич пребывал и в курсе новинок зарубежной литературы. «В минуты сердечных тревог Давыдов любил обращаться к современным ему французским поэтам. Больше всего он любил Парни. В произведениях этого поэта нравилась Давыдову простота и горячность чувства. Но наш поэт делал переводы и из других поэтов: из Виже, Арно, Делиля, Понс-де-Верде. Так, например, в 1817 году им был сделан перевод стихотворения из Арно — „Листок“. Сам автор этого стихотворения находил перевод замечательным по своему изяществу и близости к подлиннику. Кроме Давыдова переводили это же стихотворение Жуковский и В. Л. Пушкин (впоследствии — М. Ю. Лермонтов. —
У Давыдова:
У Лермонтова:
Что один текст, что другой — берет за душу…
Мы помним, как еще в Париже (вместо того чтобы добросовестно пьянствовать и отвечать взаимностью на приветливость парижанок — не будем их осуждать, ибо Наполеоновские войны буквально подчистую вымели французских мужчин, отчего даже средний рост нации уменьшился сантиметров на десять!) Денис принялся писать свои заметки об Отечественной войне, партизанских действиях и Заграничной кампании — вплоть до взятия Дрездена. Творческая работа, вне зависимости от того, нравится это кому-то или нет, частично заменяет все прочие радости жизни, вплоть до женщин и вина. Повторим — частично, и наш герой это прекрасно осознавал.
Свое писание, приятно щекотавшее самолюбие сознанием того, что если государь и может отобрать заслуженную награду, то отнять прошлого не в силах никто, Давыдов продолжал и в дни постылого «варшавского сидения», и теперь, кочуя по западным окраинам России.
«В праздные дни я занимаюсь приведением в порядок Дневника моих поисков, и уже почти половину написал. Там я весь: дурен ли, хорош ли, но чувства и мысли мои — все там. Когда кончу, немедленно пришлю к тебе помыть и поутюжить»[385], — извещал он князя Вяземского.
О том, что тексты его «Записок» представляли интерес не только для досужего читателя, мы можем судить со слов такого выдающегося военачальника, как Ермолов, писавшего своему кузену:
«Присылай прочесть обещанный опыт о партизанах: в сем роде не случилось мне ничего прочесть порядочного… Любопытен я очень видеть Записки твои о войне в Пруссии 1806 и 1807 годов. Нельзя лучшего иметь источника, как сам Беннигсен, из записок коего, как сам ты говоришь, взял ты многие сведения. Мне остается ко всему тому один присоединить вопрос: говорил ли ты с ним подробно о сей войне? ибо есть некоторые обстоятельства, которые он, конечно, не описал и некогда говорил мне о них.
Хорошо, Любезный Брат, что и Музы, столь всегда тебе благосклонные, не престают улыбаться тебе. Заставь и нас, жителей края отдаленного, усмехнуться на твои, остротою и замысловатостью оригинальные произведения…»[386]
К тому же Денис Васильевич успевал заниматься еще и самообразованием:
«Ко мне прислали на 1000 рублей книг. Я теперь весь зарыт в них и предпринял курс фортификации в Бусмаре, государственное хозяйство в Сее и
(Припомнилось вдруг, кстати, из «Евгения Онегина»: «Хоть, может быть, иная дама / Толкует Сея и Бентама…», но что делать? Это модные авторы из числа «серьезных», которых, наверное, в то время стыдно было не читать.)
Да, были творческие планы, делались многоразличные литературные дела — но ведь и воинское честолюбие не угасло в душе Дениса! Он мыслил отнюдь не на том уровне, который приписал ему партикулярный критик («лишь бы помахать саблей»), но в оперативном масштабе, с желанием принести Отечеству ту действительную пользу, на какую был способен. Вот что писал он Киселеву:
«Недавно выписал я новую книгу о Малой Азии. Эта сторона нам почти неизвестна, то есть топографическая ее часть. Я из нее выписываю все, что касается до берегов Черного моря в Анатолии, и даже, что касается глубины этой провинции. Может быть, выписка моя полезна будет тому, кто будет командовать высадным войском в Анатолии, которая есть сердце Турецкой империи и куда, следовательно, мы должны будем устремить истинный удар наш. О если бы я командовал этим войском!»[388]
Но он лишь возглавлял корпусной штаб…
…В то время, в 1818 году, произошло также нечто неизвестное, из-за чего друзья решили, что Денис Васильевич умер или убит — отголоски этих слухов остались в их личной переписке. Так, в конце декабря 1819 года князь Вяземский писал Александру Тургеневу:
«…вот несколько стихов, которые я написал при известии прошлогоднем о мнимой смерти Давыдова. Я отыскал их в тряпках.
