Денис Давыдов

Жизнь — ночь, а смерть есть день; или ночь могилы сень,

А жизнь есть день для нас; но к цели безопасной

Равно вести должна последняя ступень…»[389]

* * *

В эти годы Давыдов изрядно попутешествовал — как по казенной, так и по личной надобности, живал в обеих столицах и во многих провинциальных городах. Путешествия, как известно, чреваты новыми встречами и новыми знакомствами.

Для нас, читателей, самым важным, безусловно, является тот факт, что в декабре 1818-го или в начале января 1819 года, когда Денис Васильевич приезжал в Санкт-Петербург из чудного городка Херсона, он познакомился с Александром Пушкиным, недавним выпускником Лицея, служившим теперь в Коллегии иностранных дел. Как и где они повстречались в Петербурге — неизвестно, но это знакомство явно было долгожданным с обеих сторон…

В подтверждение приведем слова Михаила Юзефовича, уланского штабс-ротмистра, сослуживца Льва Пушкина, который встречался и с самим поэтом: «В бывших у нас литературных беседах я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать еще в Лицее возможность быть оригинальным»[390].

Однако, несмотря на все величие и значение Пушкина, на ту дружбу, которая вскоре связала двух поэтов, сам Давыдов, разумеется, наиболее важным считал иное знакомство. В тот же период в Москве он встретился с Софьей Николаевной Чирковой. Это была в полном смысле «подходящая партия» — не прима-балерина и не юная католичка, а девушка из того круга, в котором вращался Денис. Ей было уже 24 года, что по тем временам считалось зрелым возрастом. Отец ее, генерал-майор и георгиевский кавалер Николай Александрович Чирков, участник Турецкой войны 1787–1791 годов, закончил службу еще в 1797 году, шефом Тифлисского пехотного полка, входившего в Кавказский корпус, и, как сказано в его биографии, «посвятил себя устройству имений», что свидетельствует о его состоятельности. Да и Денис теперь уже вряд ли выбрал бы бесприданницу, хотя «блестящей» эту партию назвать было нельзя: генерал скончался еще в декабре 1806 года.

Казалось бы, матушка Софьи Николаевны должна быть рада поскорее выдать замуж свою уже «немолодую» дочь, но… сработал, так сказать, «Бурцовский синдром» — вспомним, как сокрушался старик- городничий, злосчастный отец «гусара гусаров», узнавший из давыдовских стихов о «подвигах» своего сына. Теперь сомнительная слава «лирического героя» коснулась своим крылом и самого его создателя.

«Бабка моя по матери, рожденная Татищева, по милости разгульных стихов отца, долго не соглашалась на его сватовство, и только откровенность его помогла делу и рассеяла опасения. Покойный князь Алексей Григорьевич Щербатов^{140}, коротко его знавший, весьма справедливо обрисовал удалые замашки отца моего, сказавши про него: „Давыдов, когда его хорошо узнаешь, только хвастун своих пороков“. Поэт в душе, отец мой вдохновлялся всем, что выходило из общего уровня жизни; он пел буйный разгул Бурцева так же искренно, как красу женщин, красу природы, все поражающее его воображение. В то время всякого рода разгул был еще в чести; это придавало молодому офицеру своего рода лоск и значение; частые и шумные попойки были делом обыденной жизни, а тем более между гусарской молодежью. Очень натурально, что отец мой, шедший с общим потоком, в стихах своих увлекался жаждою разгульной славы, так же как и боевой, но удовольствовался ею только в стихах. В душе своей, в домашнем быту, он был весьма скромный и тихий семьянин, весьма строгий относительно самого себя. Всякая слава преувеличивает деяния, осеняемые ею. Так было и с моим отцом…»[391] — рассказывал старший сын Давыдова Василий Денисович.

Наверное для полноты картины Денис именно тогда и «подмахнул стишок злодейский» на тему сватовства: «Решительный вечер», подобного которому никогда не было раньше и равного — позже.

Сегодня вечером увижусь я с тобою,
Сегодня вечером решится жребий мой,
Сегодня получу желаемое мною —
Иль абшид на покой!
А завтра — черт возьми! — как зюзя натянуся,
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!
Но если счастие назначено судьбою
Тому, кто целый век со счастьем не знаком,
Тогда… о, и тогда напьюсь свинья-свиньею
И с радости пропью прогоны с кошельком![392]

Не знаем, как отнеслась к этому мадригалу (это понятие словарь Брокгауза и Ефрона трактует как «небольшое лирическое стихотворение любовного содержания из трех строф, соединенных общими рифмами», и кто скажет, что в данном случае оно не так?) будущая теща. Но хорошо известно, что литературные критики 1860-х годов буквально подняли вой, упрекая ироничного автора в безнравственности и цинизме и объясняя в пустоту, что? именно должен чувствовать и как себя вести благонравный молодой человек в канун своего «решительного вечера».

«Есть стихотворения у Давыдова совершенно невероятные по отвратительной своей животности, которую стихотворцу желалось возвести в перлы сознания. Что может быть гаже, например, следующего признания в любви, именующегося „решительным вечером гусара“ (далее следуют известные нам блистательные строки. — А. Б.).

В образцовой компании, к которой принадлежит этот гусар, решивший напиться свинья свиньею, нравственное достоинство оценивается количеством опорожненных стаканов. Перечитывая стихотворения Давыдова, становишься в тупик и не веришь возможности этих киргиз-кайсацких нравов и взглядов посреди народа, считающего себя европейским. А между тем тон правды, господствующий во всех этих забубенных давыдовских произведениях, убеждает вас, что они искренны и что действительно существовала целая категория „сынов отечества“, полагавшая краеугольным камнем жизни пьянство, кутеж и ухарское самохвальство»[393].

Правильно говорят, что «гусь свинье не товарищ», ну а мы знаем, что «рябчику» орла не понять при всем желании! Да и чувство юмора, к сожалению, присуще далеко не всякому… Хорошо, что будущая Денисова теща все-таки оказалась разумнее, так что в августе 1819 года Давыдов извещал пребывавшего в Варшаве князя Вяземского:

«Я к тебе так долго не писал, потому что долго женихался, потом свадьба, потом вояж в Кременчуг, поездка в Киев и в Екатеринослав на смотры. Но едва приехал домой, как бросился писать к друзьям моим, из коих ты в голове колонны.

Что тебе сказать про себя? я счастлив! Люблю жену всякий день более и более, продолжаю служить и буду служить век, несмотря на привязанность к жене милой и доброй; зарыт в бумагах и книгах, пишу; но стихи оставил! Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни! Надо, чтобы что-нибудь ворочало душу и жгло воображение»[394].

Он действительно был счастлив в своей семейной жизни. Напомним подготовленным читателям, что у Дениса и Софьи Давыдовых было восемь детей: пять сыновей — Василий, Николай, Денис, Ахилл и Вадим, три дочери — Юлия, Екатерина и Софья.

А в 1819 году Михаил Орлов писал кому-то из друзей: «Что делает Денис в когтях у Гименея? Еще не кряхтит, а нежится. Ему кажется странным быть счастливым. Он греется под подолом. Ничего не пишет, живет в Москве и ожидает наследника или наследницу»[395].