— Нет, — ответил вместо нее Лоа Вэй Фэнь, — это было бы чересчур опасно.
— Ага, — понимающе протянул Сказитель и вновь перевел взгляд на рыжеволосого фань куэй и его сына. — Если белый человек может иметь китайского сына, а китайская женщина способна любить дитя, рожденное от японского насильника, значит, мир действительно изменился.
В этот момент его внимание привлек какой-то блеск возле горла стоявшего на сцене мальчика.
— Что это такое? — спросил он внезапно охрипшим голосом.
Максимилиан, внезапно почувствовав какую-то опасность, привлек сына к себе.
— Что это такое, я спрашиваю? Что у тебя на шее, мальчик?
— Это бусины от ожерелья моей мамы, — шагнув вперед, ответил мальчик.
Сказитель сорвал ожерелье с шеи мальчика, и бусины со стуком покатились по доскам сцены. Сказитель собрал их, поднес к свету лампочки и стал внимательно рассматривать. А затем он изогнул спину, будто по волшебству превратившись в Принцессу Востока, зажал зубами оба павлиньих пера с головного убора, принял невероятную позу, и из глубины его сердца вырвался такой отчаянный крик, которому суждено было звучать в ушах Убийцы, Цзян, Максимилиана и его сына до конца их дней.
Они сидели в гримерке Сказителя, пили горячий чай, и Максимилиан рассказывал историю рождения его сына и смерти Цзяо Мин. Сказитель слушал, повесив голову на грудь. Когда голос Максимилиана умолк, наступило долгое молчание.
— Оказывается, у меня есть внук, — сказал Сказитель, посмотрев на мальчика.
— А у меня — сын, — добавил Максимилиан.
Сказитель медленно кивнул.
— Видимо, это и впрямь новый мир, коли у китайского мальчика может быть рыжеволосый отец и черноволосый дед.
— Этот мир лучше того, что был прежде, — заметил Максимилиан.
Все замолчали. Сказитель сдернул с плеча полотенце и принялся стирать с лица грим. Принцесса Востока исчезла, и вместо нее появился Сказитель с усталыми и грустными глазами.
— Мне нужно сделать еще кое-что, прежде чем я выведу вас на сцену и стану учить.
— Учить чему?
— Играть.
— Во что играть?
— Не во что, а где. Играть в моей новой пьесе. Вы не можете оставаться в театре, если не умеете играть.
— И кого же я буду играть?
— Конечно же, Заблудившегося крестьянина с сыном, на которых нападает Обезьяний царь. Но сначала — мое дело.
Он рассказал им о том, как спрятал свою часть ожерелья Цзяо Мин в отверстии, оставшемся от столба, к которому некогда был привязан Максимилиан, и добавил, что бусины нужно забрать.
— Я заберу их, — вызвался Лоа Вэй Фэнь.
— Нет, — непререкаемым тоном возразил Сказитель. — Это должны сделать сын Цзяо Мин, его отец и дед. Мы сами достанем то, что принадлежало нам.
В полдень следующего дня набережная Бунд была заполнена крестьянами и солдатами. Последние проверяли документы у всех прохожих, желая убедиться, что среди них нет уличных торговцев и коробейников. И тысячи глаз шарили по сторонам в поисках рыжеволосого фань куэй.
Мао стоял у окна, выходящего на Бунд. Ему не терпелось покончить с делами в Шанхае и вернуться на север. Рядом с ним стоял Конфуцианец.
А потом со стороны Пудуна появилась лодка. Она плыла прямо в сторону пристани на Бунде. Тут же несколько шлюпок речного патруля рванулись наперехват, но лодка оказалась проворнее и ушла от погони. Когда она приблизилась к пристани, глазам коммунистической публики, собравшейся на набережной, предстало невероятное зрелище. Цзян, облаченная в костюм древней куртизанки, стояла на корме, держа за руку свою японскую дочь, и пела.
В наступившей тишине до набережной донесся ее прекрасный голос, исполнявший старинную песню «Слезы времени». А затем тишина сменилась восторженными криками, звучавшими вперемежку с проклятиями и хулой. На пристани началась давка. Люди пытались протолкаться вперед, чтобы не пропустить необычное зрелище. Воспользовавшись возникшей суматохой, с лодки спрыгнули трое нищих, с головами, повязанными тряпьем. Дед, отец и сын торопливо разгребли землю и достали из нее ожерелье — то, что принадлежало им.
Глава двадцать вторая
МАО
Был морозный день, когда Сказитель, как ему было велено, осторожно постучал в дверь Мао и вошел в огромную комнату. Кабинет был практически пуст, если не считать возвышения с большим письменным столом и резным деревянным стулом. Позади стула стоял председатель Коммунистической партии Китая. Холодный ветер с Янцзы надувал шторы на окнах, как паруса большого старинного корабля. Сказитель стоял неподвижно, сцепив руки перед собой, и ждал.
— Вы старше, чем я думал, — наконец сказал Мао, повернувшись к нему.
— Я бы извинился, но мой возраст — не моя вина.
Несколько секунд Мао молча смотрел на Сказителя.
— Не люблю говорливых умников, — проговорил Мао.
Сказитель с виноватым видом склонил голову.
— Я видел ваши пьесы.
— Они вам понравились? — удивился Сказитель.
— Нет. Они показались мне пустыми, бесполезными и сентиментальными.
Сказитель почувствовал невысказанное «но», однако не знал, что должно последовать за ним.
— Очень жалко, что мои пьесы не смогли вас развлечь.
— Отчего же. Они меня развлекли. Но ведь вы спросили, понравились ли они мне, вот я и ответил: нет, не понравились.
Сказитель вновь кивнул, но ничего не сказал. Ему было велено явиться пред светлые очи Мао, и он явился. Но ведь наверняка не для того, чтобы заниматься лингвистическими изысканиями, выясняя, в чем заключается терминологическая разница между словами «развлечь» и «понравиться» применительно к его творчеству.
— Я хочу, чтобы вы написали пьесу, которая прославила бы победу народа сначала над японцами, а потом над предателями-националистами. — Мао сел за стол.
От внимания Сказителя не укрылось, что Мао, хотя и считал себя выходцем из народа и одевался как простой солдат, восседал, подобно какому-нибудь императору, на резном стуле, стоявшем на возвышении.
— Есть у вас что-нибудь подходящее? — спросил Мао.
— Я сейчас как раз работаю над новой пьесой, совершенно не похожей на все, что когда-либо ставилось на театральных подмостках Поднебесной.
— Очень хорошо, — одобрительно кивнул Мао. — И как же будет называться эта ваша новая опера?
«То, что принадлежало нам», — подумал Сказитель, но вслух произнес:
— «Путешествие на Восток. К морю».
Мао улыбнулся. Сказитель ответил ему тем же.
— Вы можете идти, — произнес Мао. — Увидимся на премьере вашей оперы в последнюю ночь
