празднования Нового года.
— В конце Праздника фонарей?
— Нет, после Танца Дракона.
Мысленно подсчитав сроки, Сказитель понял, что у него примерно месяц на то, чтобы размотать историю, которая обвила его сердце, и подарить ей жизнь. А это возможно только с помощью пекинской оперы.
Сказитель повернулся и пошел к выходу из просторного зала, являвшегося некогда владением Геркулеса Маккалума, страдавшего от подагры главы торгового дома «Джардин и Мэтисон».
Как только он вышел, панель стены бесшумно отъехала в сторону, и из потайной двери появился Конфуцианец.
— Ты все слышал?
— Да, председатель.
— И что ты обо всем этом думаешь?
Конфуцианец подбирал слова даже с большей тщательностью, нежели обычно.
— Сказитель обладает редким талантом, но не является человеком из народа и подвержен опасным буржуазным склонностям. Если его работа не служит вашим целям, я предложил бы отвергнуть ее.
Мао смотрел на стоящего перед ним мужчину.
«Без сомнения, этот конфуцианец читал мои работы, направленные против авторитаризма, — думал председатель. — Значит, он должен понимать, что, когда он перестанет быть полезным для меня, я его выброшу. И его самого, и всю его свору».
Однако вслух он произнес другое:
— Хотя дисциплина играет очень важную роль, время от времени человеческий дух хочет освободиться от всяческих ограничений и вырваться за пределы навязанных ему границ. Красная армия одержала великую победу, и пусть теперь народ отпразднует ее.
Мао знал: отобрать у народа надежду может только глупец. Он по-прежнему являлся народным любимцем, и народная поддержка понадобится ему, чтобы смести старый Китай вместе со всеми его конфуцианцами и установить новый порядок. Как раз сейчас он перебирал в уме различные варианты названий для этого порядка. Самым подходящим ему казалось название «маоизм».
Не успел Конфуцианец удалиться, как Мао услышал женский голос:
— Уж больно у тебя хитрая улыбка!
Мао обернулся и посмотрел в колючие глаза жены. Но тут же отвел глаза в сторону. Такой выдающийся руководитель, как он, заслуживает женщину лучше, чем эта. Намного лучше. Но пока она была ему нужна.
— Ты выполнила то, что я велел?
— Да, — ответила она и хлопнула в ладоши.
Трое мужчин в военной форме внесли в комнату большие картонные коробки, поставили их на край возвышения и вышли. Каждая из коробок была набита папками, а каждая папка — пронумерована или помечена буквами.
— Здесь они все?
— Конечно, многие фань куэй уехали после поражения японцев, — ответила женщина. — Многие, но не все. В помеченных буквами папках — досье на тех, кто уехал, в пронумерованных — на тех, что остались.
— Сколько их всего в Поднебесной?
— До победы над японцами было пять тысяч англичан, три тысячи американцев, две тысячи французов, более пятнадцати тысяч русских и свыше двадцати тысяч евреев. Это данные за тысяча девятьсот сорок второй год.
Женщина откровенно забавлялась, и Мао видел это.
— Хорошо. А сколько сейчас?
— Немного англичан, чуть-чуть американцев, почти нет русских и всего горстка евреев.
— Цифры, прах тебя побери!
— Человек восемьсот, не больше.
— Ладно. В этих папках есть сведения о том, где они живут?
— Где живет большинство из них.
— Хорошо. Приготовь корабль, как мы договаривались.
— Когда он должен быть готов?
— К концу празднования Нового года, после премьеры новой оперы.
— Будет сделано. Подогнать его к пристани Сучжоухэ?
— Нет, к Бунду. Пусть они видят, что теряют.
Жена Мао засмеялась — впервые после той неприятности, что произошла из-за девчонки Сун.
— Что-нибудь еще? — осведомилась она.
Мао отвернулся от жены и, сойдя с возвышения, отдернул штору. Зажав в руке дорогую ткань, он смотрел на реку Хуанпу.
— У нас есть какой-нибудь старый корабль? — спросил он, проскользив пальцами по шторе. — С белыми парусами?
Глава двадцать третья
ПУТЕШЕСТВИЕ В ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖАЛО НАМ
В конце декабря резкий перепад температуры в Багдаде заставил трещину в разрушающемся бивне увеличиться, в результате чего во втором портале появился ряд новых фигурок, во главе которых стояла элегантно одетая, высокая китаянка с серьезным, но прекрасным лицом. Как и все остальные, стоявшие позади нее, в левой руке она держала театральную маску, а в вытянутой правой — ожерелье из семидесяти стеклянных бусин.
Первый из пятнадцати дней новогоднего праздника выдался в Шанхае ясным и холодным. В первый день торжеств в Китае веками возносили хвалу богам — небесным и земным. Но теперь, когда повсюду развевались красные полотнища с лозунгами, возвещавшими, что цель религии — порабощение трудящихся, люди не знали, что делать и чей гнев страшнее — богов или коммунистов. Некоторые уединились и отмечали праздник в соответствии с древними традициями, другие не стали, но почти все воздерживались от употребления в пищу мяса, поскольку это являлось залогом процветания и счастья в будущем. Главными блюдами на праздничном столе были вегетарианские, и, хотя об этом не говорили вслух, люди старались не резать макароны, поскольку те символизировали долгую жизнь.
Сказитель провел первый день праздника над обрывками сценария новой пьесы и в молитве. Но он молился не городскому богу-покровителю, не богу кухни и даже не Нефритовому императору[29], а своей великой предшественнице Сказительнице, из-под пера которой вышло «Путешествие на Запад».
На второй день праздника перед шанхайцами встали те же проблемы, поскольку в этот день полагалось возносить молитвы предкам. Многие побоялись делать это, зато почти все были особенно ласковы с собаками. Ведь считалось, что второй день Нового года — это день рождения всех собак.
А на следующий день, когда зятья в соответствии с традицией были обязаны воздавать дань уважения родителям своих жен, возникли новые осложнения. Как же это осуществить, если красные транспаранты, натянутые на всех главных перекрестках города, призывали молодежь «бросить вызов власти родителей»? В тот вечер праздничный ужин во многих домах проходил в напряженном молчании.
На четвертую ночь праздника Сказитель выкинул все, что написал к этому моменту, и вернулся к
