Амос испытал несказанную радость, когда председатель жюри произнес его имя среди принятых на курс.
Маэстро Корелли должен был прибыть поездом через несколько дней. Амос и еще один его товарищ по курсу в нетерпении отправились встречать его на вокзал. Маэстро с супругой вышли из вагона одними из самых последних – по крайней мере, так показалось Амосу, который чувствовал себя, словно во сне, пожимая руку своему кумиру. Погрузив вещи маэстро в багажник такси, новоиспеченные студенты вежливо попрощались и бегом припустили в здание, где должен был проводить свой первый урок один из самых прославленных певцов столетия.
Когда маэстро Корелли вошел в зал, заполненный поклонниками, журналистами, фотографами и юными исполнителями, раздались громкие овации, которые не смолкали, пока он не занял свое место на сцене, за роялем. Маэстро стремительно прошел через зал и, опершись о рояль, сказал несколько приветственных слов. Он не стал произносить вводную речь, и было видно, что он порядком смущен: казалось, ему хотелось быть где угодно, только не здесь, под пристальными взглядами всех этих людей, которые смотрели ему в рот и с нетерпением ждали, когда он заговорит.
«Кто хочет спеть первым?» – сдержанным тоном спросил маэстро.
Повисла долгая тишина. Все стали смотреть на Амоса, зная о его любви и восхищении по отношению к маэстро Корелли, а также о необычной способности подражать ему; но Амос не двинулся с места – напротив, он весь сжался. Тогда одна из девушек, сидевшая в первом ряду, решительно встала и направилась к роялю. Она поздоровалась, объявила, что будет исполнять арию из «Ласточки» Пуччини, затем протянула пианисту ноты и запела. Ее исполнение было слишком неуверенным, голос казался слабеньким и натужным, в особенности на высоких нотах.
Когда она закончила, Корелли выглядел крайне растерянным. «У вас есть учитель по вокалу?» – спросил он. Девушка кивнула. «И небось деньги за это берет?» – добавил Корелли вполголоса, глядя в пол, словно разговаривал сам с собой. Бедная девушка расплакалась и кинулась обратно на свое место, закрыв лицо руками.
Маэстро выглядел заметно расстроенным – похоже, он раскаивался в только что произнесенных словах, но делать было уже нечего. Тогда, чтобы хоть как-то замаскировать свое настроение, он вздохнул и произнес: «А теперь я хотел бы послушать тенора».
Сидевший рядом с Амосом приятель, с которым он перед этим ездил на вокзал, взял его за руку и буквально выпихнул вперед. Амос попытался вырваться, но маэстро Корелли уже заметил его, узнал и позвал на сцену. Он не посмел ослушаться и скоро уже стоял, опершись о крышку рояля. Амос застенчиво сказал, что будет исполнять арию Родольфо из «Богемы» Джакомо Пуччини, и тут же услышал первые ноты этой арии, которые от смущения едва узнал. Словно в сказке, ему предстояло петь своему кумиру, своему идолу, и он с трудом держался на ногах от волнения. Он пел, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, а когда закончил, его поразила внезапно наступившая в зале тишина: она вернула его на грешную землю, подобно тому, как громкий крик будит крепко спящего человека. Прошло несколько секунд, но Амосу они показались часами. Маэстро медленно подошел к нему, опустил руку ему на плечо и сказал: «У тебя очень красивый голос… А знаешь, я, пожалуй, смогу дать тебе несколько полезных советов».
Амос не верил собственным ушам, но он уже взял себя в руки и теперь был почти спокоен. Он поблагодарил маэстро дрогнувшим голосом и попросил позволения ненадолго выйти: рубашка его намокла от пота, и ему очень хотелось пить. Он был счастлив, что прошел и это испытание, и чувствовал себя вполне уверенно. Он зашел в ванную комнату, снял с себя рубашку, как следует выжал ее и снова надел; она была чудовищно измята, но что он мог с этим поделать? Он попил воды и со скромным видом вернулся в класс, тихо усевшись на свое место.
Корелли что-то рассказывал, но, увидев Амоса, прервался и подозвал его к себе, попросив заново исполнить ту же арию. Но на этот раз маэстро постоянно прерывал его, рассказывал о вокале, приводил короткие примеры и просил Амоса повторить ту или иную музыкальную фразу в соответствии с теми подсказками по технике исполнения, которые он давал. И так до самого конца занятий. Когда урок подошел к концу, Амос был без сил, но чувствовал себя счастливым.
На выходе его остановила синьора Корелли, которая наговорила ему такое количество комплиментов, что он даже осмелился напроситься в гости к маэстро, чтобы договориться с ним о частных уроках по окончании курса. Таким образом Амос сможет установить с ним личные отношения, что было столь важно для него. Супруга маэстро без колебаний ответила, что он произвел самое благоприятное впечатление на ее мужа и что тот будет рад вести его персонально.
Курс завершился концертом пяти лучших учеников. Амос спел ту же самую арию, качество исполнения которой значительно улучшилось благодаря занятиям с любимым маэстро, а на следующий день в одной из газет вышло интервью Корелли, в котором он делился впечатлениями об уровне студентов своего курса и прочими размышлениями о лирическом вокале. Маэстро сказал, что доволен интересом, проявленным юными учениками, и признался, что его в особенности поразил тенор по имени Амос, от чьего исполнения по телу бегут мурашки, ибо он обладает голосом, полным глубины, нежности и печали, способным растрогать всякого, кто его слышит. Амос не поверил собственным ушам, когда один из товарищей по курсу прочитал ему перед отъездом эту статью. Словно мальчишка, он вырвал у парня газету и прижал ее к груди, поклявшись, что сохранит это драгоценное свидетельство до конца своих дней.
За короткое время его жизнь радикально изменилась. От однообразного существования в полном одиночестве, к которому он уже стал привыкать, как привыкают рабы к своей горькой доле, он внезапно перешел к жизни, полной движения и бесконечных ярких эмоций. Амос был еще молод и полон сил и энтузиазма, и затянувший его круговорот событий не только не тревожил его, но, напротив, возрождал к жизни, а точнее, помогал сделать явным то, что в прошлом вынужденно оставалось скрытым – и в самоощущении, и в отношениях с окружающими.
Вернувшись домой, он обнаружил сообщение от Микеле, который просил его приехать на следующий день в Милан, чтобы встретиться с людьми из дискографической компании, после успешного турне с Дзуккеро проявившей к творчеству Амоса живой интерес. Речь шла о реальной возможности заключить договор, который позволил бы обеим сторонам осуществить интереснейший проект. Разумеется, Амос не заставил себя ждать: вместе с Эленой и отцом они отправились в Милан, где встретились с президентом компании, которого он тщетно искал в прошлом.
Амоса проводили в офис, показавшийся ему необычайно просторным и светлым. Президент, женщина средних лет, солидная, но раскованная и приветливая, предложила ему сесть и тут же осыпала комплиментами, рассказав, какие ощущения она испытала, впервые услышав его теплый и выразительный голос. Она добавила, что его исполнение ввергло ее в трепет и что она абсолютно убеждена в том, что необходимо попытаться сделать все возможное, чтобы такой голос стал достоянием публики. Она была готова немедленно приступить к работе и даже успела договориться с авторами, с которыми обычно сотрудничала: для Амоса уже была готова песня, с ее точки зрения, потрясающая, и с ней ему следовало выступить на фестивале в Сан-Ремо. Он улыбнулся и закрыл лицо руками, чтобы скрыть волнение: сколько безуспешных попыток, сколько разочарований осталось позади, и вот наконец хоть кто-то решил обратить на него внимание!
Он всегда считал себя оптимистом, но до сих пор не научился верить в такую удивительную удачу. Как бы то ни было, песня ему очень понравилась, и – что самое главное – она подходила под его голос. Вскоре он записал ее в студии, и результат буквально поразил всех вокруг. Микеле тоже был невероятно доволен: наконец-то дискографические боссы прислушались к его мнению, и ему не терпелось доказать всем тем, кто закрывал перед ним двери, что именно он, со своей неподражаемой интуицией, в очередной раз оказался прав. Кроме того, энтузиазм, с которым взялась за дело дискографическая компания, оказался заразительным и для такого бывалого деятеля, как Микеле.
Все решилось быстро. Встретившиеся на пути трудности были улажены; даже самые опасные подводные камни, касающиеся контракта, удалось удачно обойти, невзирая на то, что, как это обычно бывает, компания навязывала свои правила игры.
Амос со своей стороны, что называется, прогнулся, совершив невероятное усилие, чтобы временно отказаться от своих принципов и всего того, чему он научился за долгие годы лишений и жертв, и решил отнестись к этому приключению как к игре, которую не стоит воспринимать слишком серьезно.
В ноябре того же года Амос, как бы это ни казалось невероятным, оказался среди новых лиц,
