красной косынке: — Мама, — позвал, — идите скорее, а то у людей совсем нет времени!
По-видимому, его услышали все, так как девушки отпустили Виктора и отошли от «виллиса». Шофер еще не совсем опомнился, стоял раскрасневшийся и без пилотки, растерянно крутил головой, и неопределенная улыбка кривила его губы.
Впрочем, Виктора можно было понять: вероятно, впервые в жизни попал в такое девичье столпотворение.
Их пригласили к длинному столу, заставленному глиняными, грубо обожженными мисками, — посредине паровала полная кастрюля отварного картофеля, а рядом красовался хорошо зажаренный гусь. Офицеров пропустили к центру стола. Мишина мать стала разрезать гуся острым кухонным ножом, а Миша отодвинул скамейку из нестроганых досок, но Бобренок, властно посмотрев на него, отказался сесть, напоминая, что у них действительно нет времени и они хотят лишь отдать должное гостеприимству присутствующих.
...Бобренок шел впереди, жал руки мужчинам, не понимая их слов, но чувствовал к ним расположение, гладил девичьи щеки и плечи, но видел только «виллис» и думал совсем о другом. Пропустил Толкунова и Мохнюка на заднее сиденье, поколебавшись немного, примостился рядом с ними, освободив место возле Виктора для Миши. Тот остановился, пораженный и растерянный, но майор властно похлопал по истрепанной обшивке, не приглашая, а приказывая садиться, и юноша выполнил приказ.
Мощеная дорога выскочила к мостику через ручей, и сразу за ним началось село. Дома тут не жались друг к другу, как это часто бывает в немецких селах, а перемежались яблоневыми садами, чистыми и ухоженными, за низкими проволочными изгородями.
Миша указал на третий коттедж справа, добротный, с мансардой, высоким крыльцом, широкими светлыми окнами и клумбой тюльпанов между крыльцом и калиткой. «Виллис» остановился, и сразу же из-за дома вышел человек в комбинезоне. Он держал в правой руке секатор, а левый рукав рубашки был аккуратно заколот в локте. Человек стоял и молча смотрел, как Миша открывает калитку и как направляются к его усадьбе офицеры со звездами на полевых погонах. Никак не проявил своего отношения к ним — ни доброжелательности, ни страха, даже смущения или волнения, лицо его застыло, будто увидел соседа, давно уже успевшего надоесть ему.
Офицеры остановились в нескольких шагах от Функеля, и вперед выступил Мохнюк. Сказал, смерив фельдшера внимательным взглядом:
— Нас привез сюда этот юноша, — кивнул на Мишу. — Он заверил, что вы сможете помочь нам.
Фельдшер щелкнул секатором, и это было единственное, чем выдал свое волнение. Ответил после паузы:
— Не знаю... Что вам нужно?
— Вы давно живете в Штокдорфе? — уклонился от прямого ответа Мохнюк, на всякий случай решив немного прощупать фельдшера.
— Можно сказать — всю жизнь.
— Где потеряли руку?
— Не волнуйтесь: против вас не воевал. Несчастный случай... — Впервые едва заметная ироническая улыбка мелькнула на его лице.
— Есть ли сейчас в селе чужие люди?
— Да.
— Кто?
— Думаю, военные.
— Когда появились?
— Трое или четверо суток назад.
— На грузовом «мерседесе»?
— Точно не могу утверждать, но слышал шум моторов.
— Почему считаете, что военные? И где они?
— Люди говорят: у Камхубеля прячутся эсэсовцы. Два или три.
— Кто говорит?
Функель неопределенно пожал плечами:
— В селе трудно что-то утаить. Пошел такой слух...
— Кто такой Камхубель?
— Да никто. У него два сына — один в СС.
— Где усадьба Камхубеля?
— С той стороны села. Вторая с краю.
— С этой стороны?
— С противоположной.
Мохнюк переводил разговор розыскникам. Толкунов, все время сверливший Функеля недоверчивым взглядом, усомнился:
— А если врет?
— Очень легко проверить.
А не может он предупредить этого, как его, эсэсовского родителя, что приедут советские офицеры?
— Зачем бы тогда рассказывал нам о Камхубеле?
— Можете ему верить, — горячо вступился Миша, — Порядочный человек, все говорят.
Толкунов поморщился — ну чего лезет со своими советами?
— Ишь, защитник нашелся, — усмехнулся он. — Может, и у этого фельдшера батраки были... А ну спроси! — обернулся он к Мохнюку.
— Это тебе нужно? — недовольно остановил капитана Бобренок. — Разберутся и без нас. Не нравится мне этот Камхубель с эсэсовцами.
— Сейчас познакомимся.
— Что ж, айда к нему.
Видно, Функель понял, какое решение приняли офицеры, и, быстро заговорив, остановил их решительным жестом.
— О чем он? — без интереса спросил Толкунов.
Но Мохнюк предостерегающе поднял руку. Выслушав фельдшера, перевел:
— Он говорит, что знает сына Камхубеля — настоящий головорез и вряд ли так просто сдастся. Командовал каким-то военным соединением и, вероятно, хорошо вооружен. А если с ним еще эсэсовцы, то брать их очень опасно. Усадьба Камхубеля на холме, и по улице к ней незаметно не подобраться. Там впереди еще мостик, за ним следует повернуть налево, выскочим на луг, а там огородами...
Бобренок взглянул на Функеля доброжелательно.
— А ты говоришь... — толкнул он легонько Толкунова в бок. — Один — эсэсовец, а другой — видишь...
Толкунов шмыгнул носом, и нельзя было понять, признал свою ошибку или нет. А Миша сказал:
— Я знаю дорогу. На лугу возле ручья ивы, там можно оставить машину, а дальше я проведу. Прямо к Камхубелю.
Бобренок мгновенно оценил ситуацию: самое малое — трое эсэсовцев, и их трое — он, Толкунов и Мохнюк. Виктор останется с «виллисом», а этот парень годится только в проводники. Эсэсовцев голыми руками не возьмешь, единственное преимущество розыскников — внезапность. Что ж, другого выхода нет: надо брать.
«Виллис» уже увидели в Штокдорфе, и если вызвать помощь, пройдет какое-то время: эсэсовцы узнают об опасности и могут попытаться вырваться из села. Тогда их не задержать. Приказал:
— Будем брать!
Толкунов, не прощаясь с Функелем, направился к калитке, а Бобренок подал фельдшеру руку. Тот, видно, не ждал этого: уронил секатор и протянул свою нерешительно, однако пожал крепко, и майор почувствовал шероховатость его ладони.
Село, по-видимому, уже знало о появлении советских офицеров: улица словно вымерла — только из- за забора соседней с фельдшеровой усадьбы выглядывали испуганные дети. Бобренок, с трудом подыскивая
