этого он даже не существовал.
Подходил к концу месяц июнь. Приближался квинтилий, а вместе с ним и вершина лета. Весь мир вокруг дремал от жары. Гора Аргентум дрожала, словно отражение в озере. Уровень воды в реке упал, а ее журчание перешло в тихое бормотание. Спать было слишком жарко даже в тени.
И вот наконец появился гость.
Он въехал не в ворота, а прошел по Кассиановой дороге ближе к холму, проложил себе путь сквозь дубовую рощицу и заросли ежевики. Гостя сопровождал великан с волосами цвета соломы, которому явно была маловата его лошадь. Они осторожно и не спеша приближались, внимательно оглядывая мой дом и прилегающие к нему поля, прежде чем подъехать поближе.
Мне повезло — я увидел их раньше, чем они меня, поскольку в это время я находился на вершине холма и разглядывал свое поместье. Даже в самую страшную жару в этом месте иногда бывает ветерок, поэтому там приятнее пережидать полуденный зной.
С другой стороны холма ко мне подошла Клавдия. На ней было грубое крестьянское платье и соломенная шляпа с широченными полями, делавшая ее похожей на гигантский гриб. Мы сидели в тенечке и толковали о прокорме скота, о нерадивых рабах, о погоде — а вовсе не о Немо, политике или ее враждебно настроенных кузенах. Слишком жарко было, чтобы делиться друг с другом секретами или говорить о неприятных вещах. Первой посетителей заметила Клавдия.
— Ах, Гордиан, те двое — ведь это не твои рабы?
— Где?
— Те двое, на лошадях, возле подножия холма. Нет, так ты их не видишь из-за деревьев, а теперь смотри, — сказала она, указывая на них своим корявым пальцем.
— Почему ты думаешь, что это не мои люди? — спросил я, тщательно вглядываясь в даль, но так ничего и не замечая.
— Потому что когда я поднималась по той стороне холма, я видела, как они отдыхали в стороне от Кассиановой дороги. Они прибыли с юга.
— Те же самые двое? Ты уверена?
— Только потому, что один едет на белой, а другой на черной лошади, и тот, что на черной, чрезмерно велик. Мне кажется, что у тебя нет таких здоровенных рабов в поместье.
Наконец-то и я разглядел их внизу, за оливковыми деревьями. Они повернулись к нам спиной и рассматривали дом.
— Ах, да, гости из Рима, как я предполагаю.
«Вот и Катилина пришел», — подумал я.
— Я знаю кого-нибудь из них?
Я кашлянул, стараясь придумать ответ и одновременно вглядываясь в посетителей. Но видел я только их плечи и круглые шляпы.
Клавдия рассмеялась.
— Извини, что я такая любопытная. Сельские привычки; если бы я выросла в городе, то не совала бы нос в чужие дела. А может, и нет. Ладно, спускайся и поприветствуй своих гостей.
Она поднялась и надела шляпу.
— Хотя странно, что они подъезжают к тебе не по дороге, а окольным путем, как разбойники. Ты точно их знаешь, Гордиан?
— Да, — уверил я ее, сам, впрочем, сомневаясь в своем положительном ответе.
Я подождал, когда она отойдет, потом глотнул вина из бурдюка. Те люди внизу тоже выпили вина, передавая друг другу дорожную флягу. Казалось, они очень довольны тем, что их путь подошел к концу. Я тем временем тоже следил за ними. Так продолжалось довольно долгое время, пока мне не надоело сидеть и пока я немного не рассердился. В конце концов, по делу они пришли или нет, они не имели права находиться в моих владениях без моего ведома и разглядывать мой дом, словно шпионы.
Я решил, что с меня довольно их дерзости, и собрался уже спуститься с холма, чтобы встретить их как подобает истинному землевладельцу и гражданину, не вооруженному ничем, кроме чувства собственного достоинства, как вдруг светловолосый великан повернулся и посмотрел в мою сторону. Я не разглядел его лица из-за тени, отбрасываемой шляпой, но он, должно быть, заметил меня и сказал что-то своему компаньону, который так же резко повернулся ко мне. Он приказал высокому оставаться на месте, а сам спешился и принялся подниматься по холму.
Почему я сразу не узнал походку? И очертания тела его были знакомыми, хотя лицо и оставалось скрытым под шляпой. Но только когда он вплотную подошел ко мне, выпалил его имя:
— Экон!
— Отец!
Он снял шляпу и обнял меня, сдавливая мне грудь изо всех сил.
— Надеюсь, что свою жену ты так крепко не обнимаешь.
— Конечно, я так ее и обнимаю! — Он сжал меня еще крепче и наконец отпустил. — Она податлива, как молодая ива.
— Но я-то старое тисовое дерево и могу сломаться, — посетовал я, распрямляя спину.
Он шагнул назад.
— Извини, папа. Я просто очень рад видеть тебя.
В его голосе до сих пор слышались хриплые нотки — след прежней немоты. Девяти лет от роду он заговорил после долгого молчания, и это всегда было для меня чудесным доказательством того, что боги все-таки могут быть щедрыми и милосердными.
— Но что ты тут делаешь? И почему ты так выглядишь? — спросил я, разглядев, что он носит такую же бородку и прическу, как Марк Целий — коротко по бокам, но длинно сверху. Так кто угодно выглядел бы занятно. Марку Целию, с его резкими скулами и красными губами, все это шло, в отличие от Экона.
Мой сын удивленно поднял брови, потом дотронулся до подбородка.
— А тебе нравится?
— Нет.
Он рассмеялся.
— А Менении нравится.
— Глава семьи не должен слишком заботиться о том, что в его облике нравится, а что не нравится его супруге, — сказал я и тут же подумал про себя: «Ах, клянусь задницей Нумы, ты ворчишь, как самый привередливый римский старикашка». — Ну ладно, — поспешил заметить я. — Поступай как хочешь, лишь бы ты не связался с определенной группировкой.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что такие стрижки и бородки носят члены определенного политического кружка…
Он засмеялся и покачал головой.
— Это просто такая мода, папа. Но давай поговорим о другом. Я как можно скорее старался попасть сюда. Меня не было в Риме, когда пришло твое письмо, — я был в Байях, по делу одного клиента из Корнелиев; ты ведь знаешь, как хорошо они платят. Вернулся я только вчера. Когда я прочитал твое письмо, то сразу же привел все дела в порядок и постарался отправиться как можно скорее — но, как ты понимаешь, после такого долгого отсутствия я не мог уехать из дома, не проведя с Мененией хотя бы одной ночи. С собой я взял Билбона на случай, если нам действительно будет угрожать опасность. Ах, да, я передал то единственное сообщение Марку Целию.
— Но, Экон, я вовсе не просил тебя приезжать.
— Разве, папа? — Он пристально посмотрел на меня и вынул свиток пергамента из-за пояса. — «Моему любимому сыну Экону, от его любящего отца…» — так много чувств в самом начале, что я сразу насторожился. А потом эти намеки на неожиданности в сельской жизни и на то, что случилось нечто важное, — как будто ты писал под надзором и не мог высказать всего на пергаменте. Сначала ты напоминаешь мне о предстоящем посвящении Метона во взрослую жизнь — как будто я мог забыть об этом и как будто мы еще весной не обсудили это событие со всеми подробностями! Потом, как бы между прочим, ты просишь меня передать послание — явно с каким-то тайным смыслом — шутка, как же! — и просишь быть осторожным и осмотрительным. Ты с тем же успехом мог сесть и написать: «На помощь, Экон, приезжай поскорее!»
