— Не говори только, что ты следишь за Катилиной всецело из дружеских чувств.
— Почему, папа? Я делаю это за деньги. Это ты соглашаешься по дружбе.
В его голосе зазвучали строгие нотки, которых я до этого не слыхал. Никогда еще между нами не было серьезных споров, и я вдруг понял, что мы находимся на пороге первого из них. Я отвернулся и глубоко вздохнул. Экон сделал то же самое.
— Мне кажется, что мое волнение до некоторой степени пройдет, если ты расскажешь мне все обстоятельства, вовлекшие тебя в это дело, — сказал я наконец. — Чего добивается Катилина?
— Правда то, что говорит Марк Целий: Катилина со своими сообщниками замышляют осуществить переворот. Они надеялись выиграть выборы, тогда перемены начались бы сверху, Катилина использовал бы свое положение консула и полагался на друзей в Сенате; вместе бы они все осуществили путем радикальных реформ или посредством гражданской войны, если бы реформы не удались. Катилина предпочитал этот путь. Кажется, он всерьез надеялся на свое избрание. Но теперь ему осталась только возможность вооруженного восстания. Катилина колеблется. Оказалось, что со всех сторон его подстерегают трудности.
Сочувствую я ему, — заметил я слегка иронично.
— Ну так вот, заговорщики пока ничего противозаконного не совершили, по крайней мере, их не в чем обвинить. Они ничего не записывали. Они встречаются тайно, sub rosa, [5] как говорится. Катилина довольно буквально отнесся к этому выражению, — улыбнулся Экон. — Он в действительности подвешивает розу в той комнате, где собираются его друзья, чтобы напомнить им, что роза символизирует тайну и что ни одно слово не должно достичь посторонних ушей. Но Цицерону все известно.
— Потому что ты шпионишь за ними.
— Не я один. Я, к тому же, не член самого близкого кружка Катилины. Я принадлежу к кругу тех людей, которым он доверяет и кто может быть полезен ему, когда наступит время. Но при этом я многое знаю и умею отличить правду от досужих домыслов, ходящих повсюду по поводу их заговора. Эти люди поверили в собственные фантазии. Иногда мне кажется, что они вовсе не видят никакой опасности.
— Только Цицерону не говори об этом! Не такое мнение он ожидает услышать.
Экон вздохнул.
— Папа, ты безнадежно циничен.
— Нет, я просто описываю Цицерона. Разве ты не видишь, что ему представляется возможность сыграть грандиозную роль? Если ему покажется, что государству ничего не грозит, он еще что-нибудь выдумает.
Экон заскрежетал зубами. Мне показалось, что мы опять подошли к грани спора. Я решил пойти на попятную.
— Расскажи мне подробности, — сказал я. — Кто эти заговорщики, знаю ли я их? Кто еще работает на Цицерона?
— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я рассказал? Мне казалось, что ты не желаешь вмешиваться в политику, что ты умыл руки.
— Лучше знать, чем не знать.
— Но тайны опасны. Кому они становятся известны, на того ложится груз в полной мере. Ты действительно хочешь возложить на себя такую ответственность?
— Я хочу знать, с какими людьми водится мой сын. Я хочу знать, кто угрожает моей семье и почему.
— Значит, ты отказываешься от своего неучастия? Значит, ты не желаешь больше прятать голову в песок, как страус?
Я вздохнул.
— Перья страуса высоко ценятся, но их легко сорвать. Голова в песке лишает его способности передвигаться и защищаться.
— И оставляет снаружи длинную шею, которую так легко перерезать кинжалом, — сказал Экон.
— Умное замечание.
— И еще более меткая метафора.
Мы оба рассмеялись. Я сжал его руку.
— Ах, Экон, ты говоришь, что эти заговорщики обманывают себя, но я сам заблуждался, думая убежать от Рима. Никто не может уйти от него! Спроси любого раба, который убежал до Геркулесовых Столпов или до парфянской границы и которого привезли обратно в клетке. Все мы рабы Рима, вне зависимости от своего положения и вопреки тому, что говорят законы. И только одно делает человека свободным: истина. Я хотел повернуться спиной к истине, думая, что таким образом мне удастся избежать Судьбы. Но человек не может отвернуться от себя самого, от собственной натуры. Всю жизнь я искал справедливости, зная, как нелегко ее добиться; иногда, если мы не можем добиться справедливости, то стоит хотя бы поискать правду и довольствоваться ею. Теперь, мне кажется, я и о справедливости забыл, и даже потерял способность обнаруживать истину. Но не стоит отказываться от поисков.
Я вздохнул и закрыл глаза — на них падали солнечные лучи, проникающие порой сквозь листву.
— Тебе понятен смысл моей сумбурной речи, Экон? Или я слишком стар, а ты слишком молод?
Я открыл глаза и увидел, что он широко улыбается.
— Папа, мне кажется, что порой ты забываешь, насколько мы похожи.
— Возможно, особенно когда мы далеко друг от друга. Когда ты со мной, мне лучше, я чувствую себя сильнее.
— Для сына больше и мечтать не о чем. Хотел бы я, чтобы ты так думал и по отношению…
Его голос дрогнул, и я понял, что он имеет в виду. С нами не было Метона, оставшегося в саду вместе с матерью и сестрой. Ему снова не доверяют.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Итак, — сказал я, усаживаясь поудобнее, — расскажи мне все, что тебе известно о Катилине и его сообщниках.
Экон посерьезнел.
— Я сознаю бремя ответственности, — сказал я.
— Я думаю не только о тебе, но и себе. Если хоть слово достигнет ушей Катилины, то виноват буду я…
— Ты ведь понимаешь, что вполне можешь мне довериться.
Он вздохнул и положил руки на колени. Я словно смотрелся в зеркало — настолько эта поза была мне знакома.
— Хорошо. Для начала, их больше, чем тебе кажется. Цицерон и Целий всегда говорят, что их легион, но ты считаешь, что Цицерон часто преувеличивает.
— Цицерон? Преувеличивает? — пошутил я.
— Да-да. Но в этом отношении он прав.
— И что все эти заговорщики собираются делать?
— Возможно, это не совсем еще ясно и им самим, но в их планы наверняка входит вооруженное восстание и смерть Цицерона.
— Так ты хочешь сказать, что все эти пластины, доспехи и охранники неспроста? Мне казалось, что их основная цель — запугать избирателей.
— Я не уверен, что Катилина собирался убить Цицерона до выборов, по крайней мере, он не готовил никаких конкретных планов убийства. Если бы Катилина выиграл на выборах, все пошло бы по-другому. Но теперь конспираторы сходятся в одном — нужно устранить Цицерона, во-первых, из мести, во-вторых, в назидание другим, кто захочет служить оптиматам.
— И кто эти люди? Назови их.
— Сам Катилина, конечно, в первую очередь… Потом молодой человек, который сопровождает его
