маленькие башмачки.
Нет, у него не возникает потребности видеть ее чаще. Притом он испытывает дома давление «в сто атмосфер» — Лиза дает ему понять, что ей больно, одиноко без него, что ребенок этот чужой, растет в чужой семье. И Семен Григорьич не ищет возможностей снова поиграть с маленькой своей наследницей. Она — напоминание его вины перед женой. А у него столько этих «вин», что напоминания о них отнюдь не радуют.
Однажды, посещая детскую консультацию, Маша встречает мать Сергея. Совсем поседела, хотя лицо еще молодое! Женщина останавливается и с интересом рассматривает Зою.
— Машенька, вы обещали заходить к нам иногда. Приходите с Зоечкой в воскресенье! — просит она. Маша обещает прийти.
И вот она вступила на порог квартиры, такой знакомой, такой дорогой… Мечты юности, наивные надежды, предчувствие любви — все связано с этим домом.
Встречают их приветливо, как старых знакомых. Седоволосая женщина с маленькими сережками в ушах помогает снять с Зоиных ножек ботики. Маша хотела было не дать ей возиться с грязными ботиками, но нечаянно обнаружила в глазах пожилой женщины такую радость, такое виновато-счастливое выражение, что отступила. Эта женщина могла бы стать бабушкой, ведь старший сын был уже взрослым. Ей хочется побыть бабушкой. Наверное, этого хотят не меньше, чем любви и материнства. Это последнее желание женщины из числа ее чисто женских желаний, это последние привязанности и потому — очень сильные.
Зоя ничуть не смущена всеобщим вниманием. Она немного кокетничает, как всякий ребенок, заметивший, что он попал в центр внимания. Зоя смело бегает по незнакомой квартире. Забежав без спроса в кабинет главы семейства, Зоя протягивает к нему ручонку и говорит:
— Дай каладасик!
На столе — каменный резной стаканчик с десятком карандашей, красных, желтых, зеленых. Как не соблазниться!
Почтенный инженер-турбинщик смотрит на нее с улыбкой, встает с кресла и подает ей карандашик. Потом он идет поздороваться с Машей. Зоя бежит за ним следом и что-то щебечет.
— Она совсем не боится, как дома! Хорошая девочка, — говорит мать Сережи, восхищенно рассматривая Зою. — И карандашики любит… Сережа маленький тоже всегда просил карандашик.
Она вздыхает.
Зоя бегает, шалит с Сережиным братом, смеется. Она ласкова от природы, и поседевшая от горя мать совершенно очарована, когда Зоя тащит из прихожей маленькую скамеечку и ставит ей под ноги. «Бабусина скамеечка!» — кричит Зоя, призывая всех воочию убедиться, что она распорядилась правильно, подставив скамеечку бабусе.
Никому не известно, что творится в сердце «бабуси», но вид ее говорит о некотором душевном смятении. Знает она, что Маша два года дружила с Сережей, а потом почему-то поссорились. Сережа никогда не объяснял, почему. Может, он и позже ездил к ней, к Маше? Может, они все-таки виделись?
Отец Сергея садится рядом с ней на невысокий мягкий диванчик и молча наблюдает за игрою детей. Маша ушла в соседнюю комнату, где жил Сережа, и рассматривает его большой портрет. Ей жаль, что у нее не осталось его фотографии.
— Ты не находишь, что в ее глазах есть что-то страшно знакомое, до боли знакомое? — шепотом спрашивает «бабуся» мужа, кивнув на Зою. — Никак не могу отделаться от разных фантастических мыслей.
— Милый ребенок, — говорит муж.
— Сережа так восторженно отзывался о нем…
Садятся пить чай. Хозяйка угощает пирожками, конфетами, печеньем. На тарелочках — сыр, вареная колбаса.
— Чего тебе дать, Зоечка? — спрашивает Маша. Девочка глазками указывает на тарелки.
Маша берет круглое печенье, кладет на него кружечек колбасы и подает дочке. При этом она говорит:
— Просим извинения, но у нас есть свои странности… Любим колбасу с печеньем.
Хозяйка всплескивает руками:
— Но ведь точно так же, точно так же делал Сережик, когда был маленьким!
— Неужели? — почти со страхом спрашивает Маша. Она замечает смятение, взволнованность Сережиной матери и начинает догадываться о причинах.
Зоя устала, она уже капризничает и хнычет — подошло ее время спать. Маша одевает ее, они уходят. У самой двери Сережина мать говорит:
— Я прошу вас, Маша, заходить к нам не только после того, как мы снова встретимся на улице. Зоя доставила нам всем столько радости… Я прошу вас, Маша. Когда вы придете?
— Я сдаю зачет через неделю, а потом, пожалуй, мы придем… Спасибо вам за всё!
Идти или не идти? Как-то неловко волновать людей, поощрять их несбыточные грезы… А, может, они просто рады видеть приятельницу их покойного сына? Может, Маше просто показалось что-то иное? Она же фантазерка, это известно.
А Зоя спрашивает:
— Пойдем в гости?
В гости больше никуда не ходили, кроме как к Жаворонковым. Значит, Зое хочется туда.
— Пойдем!
На этот раз они застают дома только хозяйку с младшим сыном, Сережиного отца дома нет.
Зоя играет, шумит, Сережин брат устраивает ей из стульев поезд. Потом они снова пьют чай.
После чая они остаются вдвоем, Сережина мама усаживает Машу рядом с собой и начинает вспоминать о Сереже, о его детстве, о страшной его болезни.
Зоя бегает в соседней комнате, Лева, Сережин брат, возится с ней и очень доволен.
— В вашем ребенке так много родного, она так располагает к себе, — говорит вдруг Сережина мать. — Маша, я хочу задать вам один вопрос… Я знаю, вы гордая женщина, Сережа всегда это повторял мне… Но скажите, из уважения к моим седым волосам не скрывайте правду… Зоя — не бойтесь, скажите, — это Сережина дочка? Я знаю, вы были близки с ним…
Как ей хочется, чтобы Маша ответила «да»! Стоит солгать, и она, и вся эта семья станут верными Зонными друзьями и защитниками на всю жизнь. Это хорошие люди, их понятия о долге основательны, неколебимы. Они даже к чужому ребенку не придут с пустыми руками. Они сами ищут, куда бы приложить свою любовь, их память о сыне деятельна, они крупнее Семена, который любит прежде всего себя и тех, кто с ним пьет, у которого бедное, нищее сердце. А Сережа умер и никогда, никогда не сможет оспорить Машиных слов, если она солжет, что Зоя — его ребенок.
Солжет… «Ржа ест железо, а лжа — душу», — любит говорить тетя Варя. Ради Зои? Может, это и есть высшее благородство — пожертвовать всем ради другого? Но даже ради Зои Маша не пошла замуж за того, кого не полюбила. Даже ради Зои Маша не изменит своему главному принципу всей жизни — правде. Живет она не для Зои, а для правды, для торжества правды на земле.
— Нет, наши отношения с Сережей были другими. Зоя не его дочь, хотя мне было бы в тысячу раз радостней, если бы она была его ребенком, — отвечает Маша. — Зоин отец хуже Сережи.
Седоволосая женщина печально опускает голову. Скорбная улыбка ложится на ее лицо, печальная улыбка человека, у которого еще раз рухнули надежды, дорогие надежды.
В доме становится тише. Маша собирает Зою и уходит. Ее провожают приветливо, но во взгляде Сережиной матери уже нет того блеска, той сдерживаемой нежности, которые так переполняли ее при виде Зои до этого разговора. До разговора…
А Маша крепко сжимает маленькую ручку в красной варежке. Идем, девочка моя, идем домой. Мы могли бы разжиться на чужой любви и щедрости, но тогда мы перестали бы быть самими собой. А сейчас все осталось по-прежнему, но зато нам с тобой так легко, так хорошо, словно мы взлетели на крыльях, больших и сильных. Мы не по ошибке попали в эту эпоху, мы по праву живем на родной советской земле.
