бы? Такой независимый…
Во время их беседы, когда они сидели на скамеечке, какая-то девушка из группы проходившей мимо них молодежи крикнула ему:
— Ванечка, с праздником тебя! Приходи вечером к нам в общежитие!
— С праздником, Вера! — ответил он, не вставая с места.
Лида успела заметить, что девушка хорошенькая, веселая. И как запросто пригласила. Видно, он бывал уже там у них в общежитии…
«А не навязываюсь ли я ему? Еще подумает… Не пора ли расстаться», — решила она и стала собираться домой. Сошников не отстал от нее до самого дома. И она, сама не зная, как это случилось, пригласила его к себе.
Сошников отказался почему-то, но так, что они условились о встрече на другой день. В день праздника Лида, наверное, вздумала бы его угощать, а он боялся испугать ее своими необычными приемами держать ложку или стакан. Он боялся оттолкнуть ее этим — ведь сегодня они встретились, по существу, впервые…
А Лида подумала другое. Она почувствовала вдруг беспричинную неприязнь к хорошенькой Вере, приглашавшей его в общежитие. Она попрощалась холодно. Никуда не пошла, легла на диван и протосковала весь вечер.
Потом они встретились, и Сошников стал бывать у них в доме. В институте у него было много друзей, но ему так не хватало этой домашней обстановки, домашней тишины, уюта. В Лидиной семье к нему привыкли, и он не раз ужинал с ними вместе, надевая на остаток руки наконечник с ложкой или вилкой. Иногда Иван приходил и неуклюже совал ей в руки свой портфельчик: «Вынь там… к чаю». И Лида торопливо выкладывала на стол кулечек с конфетами или бежала на кухню мыть принесенные Ваней яблоки.
Они держались, как товарищи по учебе, хотя учились не вместе. Всегда было о чем разговаривать, оба увлекались историей, оба посещали всевозможные научные сессии, где бы они ни были — в институтах Академии наук, в университете или еще где.
А отношения все еще были не выяснены. Что он думает — было неизвестно. Может, у него там, в институтском общежитии, бог знает как далеко зашло… Хотя не похож он на шалопая, думающий человек, серьезный, — а в глазах иной раз такой черт мелькнет — спасайся, кто может. Лиде прямо так и казалось: если бы у него были руки в порядке, он бы ни одной девчонки не пропустил, чтоб не поволочиться… Почему же он тут молчит и ведет себя так пассивно? Не нравится она ему, наверное.
А ей он не просто нравится. Такого чувства она вообще еще не испытывала ни к кому. Ей уже ясно, что с этим человеком она готова «разрешать все противоречия» своей жизни.
В Машином столе лежит бумага за подписями и печатями, на которой значится: «Я, Маркизов Семен Григорьевич, обязуюсь выплачивать ей, Лозе Марии Борисовне, на содержание дочери нашей Зои по двести (200) рублей ежемесячно…»
Бумага лежит, а денег нет. Маше приходится ежемесячно напоминать, звонить, — ведь няня спрашивает зарплату вовремя, и Зое надо есть каждый день. А Машина стипендия маленькая.
Всё в Маше протестует против этой необходимости напоминать. Попрошайкой стала какой-то! А он забывает, он швыряет деньгами на прихоти, а дочке посылает остатки. Хорош!
Деньги все-таки приходят, хотя и с опозданием. Они приходят не по почте, и не сам он приносит их. Деньги привозит Лиза, его жена. Больше всего на свете она боится, чтобы он не сделал этого сам и не привязался к ребенку. Лиза не жалеет себя ни в дождь, ни в метель. Когда приходит время послать Зое деньги, Лиза предлагает свои услуги.
Маша встречает ее в коридоре. Они разговаривают спокойно, вежливо. Маша не подает виду, но мысленно осуждает ее. Женщина, отставшая от своего времени, готовая быть рабыней, вспомогательным человеком, казначеем и ключницей своего мужа. Что получает она за это? Сытую жизнь, необходимые вещи, время от времени ласку своего мужа, которого она любит. Ей больше ничего и не надо. Ей не хочется быть никем другим, как такой женой.
Лиза постоянно намекает Маше на то, что Семен ей рассказал всё-всё, что она знает всю интимную сторону его жизни, даже и ту, что проходила без ее участия… Маше неприятно, она закрывает дверь за Лизой и вздыхает с облегчением. Она не понимает сознательного желания — причинить другому человеку зло. Лиза так защищается, — она ведь всего боится, она же только вспомогательный человек, что она будет делать, если Сеня бросит ее?
Если в коридор выбегает маленькая Зоя, Лиза рассматривает ее, иногда даже улыбается. Все-таки Лиза — женщина, в ней тоже должно быть материнское начало, не может же она возненавидеть ребенка. Но иногда она посматривает на Зою таким холодным изучающим взглядом, что Маше становится не по себе. Страшные сказки приходят на ум, и Маша невольно загораживает собой девочку. Это уже от слепоты, от материнского страха, — конечно, Лиза никогда не ударила бы Зоечку. Она совсем не злая женщина, пожалуй, даже слишком добрая и мягкая… по отношению к Семену — во всяком случае.
Но сделать больно Маше она старается. И каждый раз, принося алименты, она успевает сказать Маше что-нибудь «приятное».
— Сеня говорит, что хорошо бы нам завести своего ребенка, чтобы наш собственный был, — говорит она Маше улыбаясь. — Он так любит детей… Он меня постоянно просит: «заведем себе маленького! Нашего родного…»
Маша выслушивает молча эти рассказы — не выгонишь же ее за дверь, она пришла с мороза, ей холодно. В комнату ее не приглашают, долго не задержится.
Лиза недаром рассказывает об этом: она лечится, она надеется иметь ребенка.
Маша не понимает, откуда все эти разговоры и чего Лиза боится. Маша давно, уже решила, что ни при каких обстоятельствах она не станет женой Семена. Даже ради Зои. Она не может любить человека с такой червоточиной, а притворяться не сумеет. Надолго ли ее хватило бы? Она привыкла считать и себя человеком, самостоятельным, равноправным, достойным уважения.
Маленькая смешная Зойка сама спасает Машу от одиночества. Она говорит очень потешно, смешно целуется. Маленький Семен Григорьич! Этот — лучше, он невинный, правдивый, чистый. Маша постарается воспитать свою «веточку» так, чтобы она и большая сохранила свою чистоту. И будет новый Маркизов, такой, каким Маша хотела бы его видеть, но каким старый Маркизов быть уже не может, поздно за него браться и не под силу.
С Зойкой Маша отдыхает. Придя после занятий в те дни, когда не надо сидеть в библиотеке, она ухаживает за малышкой, стирает, готовит ей, убирает ее игрушки, вышивает ей платьица, — это похоже на игру. Маша и сама не ходит, а скачет, танцует, не говорит, а постоянно дурачится с Зойкой, изображая то козу, то медведя, то уточку… Ей, возможно, не хватает солидности, Зоя никак не усвоит, что мама это не подруга, а всевышний судия. Зоя слушается, но она же и шалит с мамой, она же возьмет да пригрозит маме пальчиком: «Ты почему не слушаешься?» Вот те на, кто кого слушаться должен?
Быть с этой крохоткой — большое удовольствие. Может, и Семену хотелось бы испытать это удовольствие? Сам он не просит этого, но он просто не знает. И Маша, считая себя человеколюбивой, звонит Семену и предлагает приехать навестить дочку…
Он приехал. Он не умеет, не понимает, не догадался даже купить ей какой-нибудь гостинец или игрушку, как это делают все без исключения Машины товарищи, приходя в этот дом. Ну ладно, простим.
Семен сидит с Зоей на диване. «Она у нас знает всех трех летчиц, — спросите ее, какая — Раскова, какая — Осипенко и Гризодубова», — помогает ему Маша. Семен берет девочку на руки и подходит к вырезанной из газеты фотографии трех летчиц, о которых совсем недавно писали повсюду. Зоя показывает всех, кого спросят. Зоя выскальзывает у него из рук, бежит в угол и приносит своего любимого зайца с оторванным ухом: «Смотри, заинька!» — объясняет она Маркизову.
«Я их стесняю, — догадывается Маша. — Надо оставить их одних, надо уйти за чем-нибудь». Она просит прощения у Семена и уходит в булочную.
Вернувшись, она застает их примерно в том же положении, как и оставила. Семен молчаливо тискает пухленькие ручки и ножки своего ребенка, слушает детский щебет. Она ему нравится, но он не умеет играть с детьми. Ему просто удивительно видеть такие маленькие масштабы человека, маленькие пальчики,
