Сева сидел в Машиной комнате за столом и читал книгу академика Ферсмана о минералах. Маленькая Зойка возилась за его спиной на полу, и он временами оборачивался, чтобы посмотреть, не взбрело ли в голову его племяннице сотворить что-нибудь недозволенное, не подставила ли она стул и не влезла ли на мамин туалетный столик, чтобы разобраться, наконец, что именно насыпано в маленьких хорошеньких коробочках и какого вкуса розовая губная помада, которую мама, пробует иногда.
Сева вырос и возмужал как-то незаметно для семьи. Просто в один прекрасный день он попросил у матери рубль, чтобы побриться, и мать всплеснула руками: уже! Он стоял, рослый, крупный, плечистый паренек, в брюках, которые стали ему явно коротковаты, в какой-то старой рубашке, в починенных ботинках — ботинки у него горели, они составляли главную статью расхода на него. Он виновато улыбался матери, словно понимал, что не следовало задавать ей новые заботы, но что ж поделаешь… Его подбородок и щеки светились в лучах заглянувшего в окно солнца, словно края облаков.
Сева избрал себе профессию геолога и готовился к этой профессии. Готовиться он начал еще будучи школьником: ходил в геологический кружок при геолого-разведочном институте, читал, собирал коллекцию камней.
Он очень любил деревья, цветы, камни, маленьких детей, птиц, поющих в глубине зеленых веток, реки, вечно бегущие вперед, вечно торопящиеся. Он любил родителей, но и незнакомые люди в трамваях, автобусах, на улицах вызывали у него интерес и симпатию — среди них так много было необыкновенных людей! Ведь каждый повидал что-то на своем веку, каждый видел разное, каждый пережил что-то такое, чего не переживал другой. Каждый человек неповторим и потому очень интересен. Каждый, кому было более тридцати, помнил годы революции и уже по одному этому привлекал. Конечно, разные люди в разной степени умели видеть и замечать походку времени, великие события, которые не объявляли о себе заранее, что они — великие, а хотели, чтобы люди сами догадывались; участвуя в тех или иных делах, что они участвуют в великих делах и событиях. Сева видел много людей, которые прожили жизнь вслепую, ощупью и прозевали все главное, чему были свидетелями. О девятнадцатом годе в Петрограде они говорили: «А-а, это когда хлеба не было и мы пекли лепешки из кофейной гущи», или: «Я тогда старалась поменьше выходить на улицу, у меня было запасено пшена да картошки, я и не высовывала носа, а замки у меня на двери хорошие…»
Этих людей Сева жалел, иногда — презирал, если они упорствовали в своей слепоте. Если бы он был взрослым в те времена, он выходил бы почаще, он не стоял бы в стороне в те дни, когда добро боролось со злом на каждом перекрестке, когда революция еще не надела лаврового венка, а была перепоясана ремнями и пулеметными лентами.
Но были и другие люди, тоже простые, обыкновенные, евшие в тяжелые дни лепешки из кофейной гущи. Они умели забыть о еде и о собственной безопасности, они очень хотели, чтобы стало лучше жить всему народу, чтобы революция победила, чтобы нечисть, которую только по недоразумению называли белой, черная нечисть сгинула, исчезла с пути трудового народа, чтобы победили Советы. Эти люди не торопились нацарапать свои имена на скрижалях истории, они были чернорабочими революции и гордились этим высоким званием.
Сева находил их всюду, где угодно. В соседнем доме жил литейщик с «Красного выборжца», который ездил на красном бронепоезде вместе с рабочим Путиловского завода товарищем Газа. Сын его играл в футбол, Сева тоже был непрочь «покикать» мяч, случалось забегать за товарищем к нему домой. Сева слушал рассказы пожилого человека, расспрашивал его. В школе он подружился с дворником, который тоже рассказывал всякие интересные вещи об Обуховской обороне и других далеких событиях. Сева умел молчать, умел слушать, не перебивая, и ему всегда охотно рассказывали.
Он решил стать геологом, потому что ему нравилась эта область, но он не сузил круг своих пристрастий и интересов. Иногда ему казалось, что впоследствии, когда он вырастет, когда подготовится хорошенько, он сядет и напишет роман о замечательных людях. Он копил свои богатства, он впитывал в себя эти рассказы, запоминал словечки, меткие выражения своих замечательных собеседников и готовился к будущему подвигу.
Сева любил сестру. Было совершенно непонятно, как это она, такая умная и честная, все делает неудачно, наоборот, всегда остается в накладе. Ей чего-то не хватает, определенно, она не умеет драться как следует. Слишком доверчива. Ее ведь очень легко обмануть, так что она даже не догадается и сама поможет обманщику.
Сестра все рассказывала Севе, секретов от него у нее не было. Она очень старалась быть независимой и самостоятельной, но Сева прекрасно понял, что ей нужна защита. Конечно, она не глупая женщина, но все-таки дурочка. Нужна мужская защита.
И Сева возглавил эту защиту.
Маленькая комната, в которой он жил вместе с младшим братом, оказалась способной вместить еще одну койку. Это была койка их двоюродного брата Валентина Лозы, приехавшего с Украины в Ленинград учиться. Валентин был старше Севы на несколько лет, он поступил вначале на рабфак Политехнического института, а потом и в институт.
В Политехническом институте Валентин познакомился с какой-то необыкновенной, по его словам, девчонкой и все свободное время проводил с ней. В квартире родственников он прожил года три, после чего стал искать себе отдельную комнатенку: необыкновенная девушка обнаружила полное понимание его надежд и планов и готова была разделить с ним все трудности жизненного пути.
Но пока еще Валентин жил в маленькой комнате. В порядке солидарности с Севой он готов был внести свою лепту в дело защиты двоюродной сестры от всяческих «искусителей».
Сева создал «братство лощей». Маленькая комната называлась отныне лощиной, а ее обитатели — лощами. Сева сочинил даже песню лощей:
В задачу лощей входило — оберегать Машу от «злодеев».
Каждый Машин поклонник получал прозвище, под которым и фигурировал в опере «Лощина». Опера писалась на манер дневника и непрерывно пополнялась новыми сценами и действиями.
Сева вовсе не считал свою сестру такой слабенькой и беззащитной. Важно было другое. «Злодеи» знали, что она одинока, с маленьким ребенком, они строили свой расчет именно на ее одиночестве, на потребности в человеческом внимании и заботе. Надо было с самого начала дать им понять, что она не так уж одинока, как это кажется, что живет она в большой дружной семье и у нее много защитников. Эту защиту и олицетворяли лощи. В конце концов, она сама обрадовалась их предложению. Эта игра помогала ей справляться со своим одиночеством.
Женя Воронов никогда бы не догадался, что в опере «Лошина» он фигурирует в образе Муция Сцеволыча. Узнав от Маши все подробности его поведения и услышав, что Женя одновременно завоевывает два сердца, Сева очень возмутился. Видимое благородство маскировало невидимую подлость — и лощи, чтобы не ругаться прямо, прозвали Женю Муцием Сцеволычем. Он ни разу не появлялся в их квартире, но несколько раз звонил Маше по телефону. С того момента, как Маша обнаружила коварство в поведении Муция, она разрешила лощам «гасить» его телефонные звонки. Вскоре он перестал их беспокоить.
Другого «поклонника» Маше навязали заботливые подруги по университету. Они очень огорчались тем, что такая милая, такая приятная Маша остается в одиночестве. Маша не была близка с этими девушками так, как с Лидой, она никогда не бывала у них дома. И вот однажды ее пригласили, таинственно намекнув, что некто, по профессии физиолог растений, желает с ней познакомиться. Это был знакомый
