правды, партия тоже могла располагать им, как своим солдатом. Костя подтверждал это пока только учебой и научной работой, и люди не могли еще знать, так ли это. Но Маша, жена его, знала.
А все остальное, все его смешные или печальные недостатки, его ревность, неумение разделить Машины заботы, наивный его эгоизм, — все это, конечно, отдаляло его от идеала, но что же поделаешь! Со временем Маша стала думать, что ей именно и нужен такой человек, что ей именно и интересен не всемогущий, готовый и всепонимающий спутник жизни, а человек, которого еще можно творить, который находится еще в становлении.
Маша оканчивала университет. Еще весной, до экзаменов, состоялось распределение студентов на работу. Маше предложили работу в Музее революции, и она с удовольствием приняла это назначение. Но предстояло еще сдать государственные экзамены.
Она любила трудные испытания, любила брать препятствия, и все же очень волновалась. Хотелось получить диплом с отличием, для этого были все основания. Но человек — не машина, действующая безотказно, что-то может вылететь из памяти. Последние экзамены — самые страшные.
Зоечка была уже отправлена на дачу с детским садиком, куда она ходила с прошлого лета. Садик выехал на дачу, как только потеплело. Мама тоже поехала с Володей в деревню. Дома оставались Маша с Костей да отец, — Сева уехал в геологическую экспедицию еще раньше. Обедали все в столовых, готовить Маше было некогда. Она погрузилась в конспекты, в книги.
Утомившись за день, Маша не раз засыпала у Кости на руках, и он боялся пошевелиться, боялся нарушить ее сон неловким движением. Глядя на эту усталую, похудевшую женщину, он подолгу молчал и думал, думал о своем и ее прошлом, настоящем и будущем. Что было бы, если б она не отважилась написать ему первая? В городе — несколько миллионов людей, а найти нужно одного единственного. Находят не все, не каждый. Есть, правда, такие, так сказать, многовалентные люди, склонные к множеству контактов, к серии увлечений. Они не ищут единственную или единственного. Костя им не завидовал. Кому как! Он не мог отдавать жар своего сердца кому придется, он искал одну, свою. И вот она с ним.
Все экзамены были сданы, и она получила диплом с отличием. Когда возвратилась домой с последнего экзамена, дома на ее маленьком столике обнаружилась корзина цветов, красных огромных пионов. Рядом лежала большая коробка шоколада с белым листочком бумаги, засунутым за голубую ленточку. На бумаге было написано: «Поздравляю милую доченьку с окончанием университета. Папа». Цветы были от Кости, хотя самого его дома не оказалось.
Маша с удовольствием понюхала цветы и, не открыв коробки с шоколадом, бухнулась в постель и тотчас заснула.
Проснулась, услышав чей-то смех. Смеялись Костя и Оська, расставляя на Костином столе бутылки, раскладывая какие-то свертки. Маша прищурила глаза и, не вставая, последила, как они суетятся. Пусть повозятся, пусть! Ося окончил институт в прошлом году, он знает, каково после экзаменов. Костя тоже знает; конечно. Но он ничего не умеет поставить на столе, сыр он подаст с корочками…
Долго притворяться спящей она не смогла. Пришлось все переставлять, застилать стол скатертью, переливать вино в графины. Пирушка удалась на славу. Маша охмелела с первой рюмки, она забыла сегодня пообедать. Целый вечер они пели песни.
Маша стала работать в Музее революции. Музей помещался в Зимнем дворце. Маша и прежде любила бывать здесь, и Эрмитаж рядом — в Эрмитаже она когда-то назначала свидания Сереже Жаворонкову. Дворец напоминал и о тете Варе: Маша представила себе молодую тетю Варю, бегающую по нетопленым комнатам дворца и выбирающую себе комнату потеплее.
Обязанности Маши в Музее революции заключались в хранении фондов, в подготовке музейных экспозиций, водила она и экскурсии. Эта работа особенно нравилась ей — Маша могла делиться с людьми всем, что успела узнать, могла рассказывать простыми словами о великих событиях, и это доставляло ей большую радость. В свободные от этих занятий часы Маша садилась в свой уголок за большим письменным столом, раскладывала книги и делала всевозможные выписки: свою дипломную работу, посвященную красногвардейским отрядам Питера, она не забросила, напротив, старалась углубить ее и дополнить новыми интересными фактами.
Во время одной из экскурсий Маша познакомилась с людьми, которые неожиданно стали ее помощниками. В толпе экскурсантов выделялись двое солидных, но не старых еще рабочих, пришедших сюда с женами и дочерьми. Один — высокий, коренастый дядька с красным лицом и неторопливыми движениями, другой — небольшого роста, лысый, очень подвижный, с прищуренными в улыбке глазами. Подойдя к фотографии, изображающей обмен знаменами между рабочими-путиловцами и солдатами революционного Павловского полка, маленький улыбнулся и сказал высокому:
— Гляди, третий с краю — Гурьев Васька, я сразу узнал.
— Да не Васька это, Васька уже на заводе работал, а этот в шинели.
— Он еще спорить будет! Я же был там, на Марсовом поле в этот день, как снимали. Только меня не видно, я сзади стоял. Васька, я сразу узнал.
— А я говорю — нет.
— Спросим его самого! — загорелся маленький. — Завтра же в цехе спросим. Что ты споришь, у меня дома такая же карточка есть, только поменьше размером, с открытку. Они тут увеличили для музея.
— Тише вы, — остановила их жена маленького, степенная женщина, державшая за руку девочку лет двенадцати. — Людям слушать мешаете.
Маша краем уха слышала спор своих экскурсантов. Она подошла к ним по окончании экскурсии и спросила, откуда они знают эту фотографию и тех, кто на ней изображен.
Экскурсанты оказались рабочими Кировского завода, старыми большевиками. Один из них сам участвовал в организации боевых рабочих отрядов на своем заводе весной 1917 года, другой оказался другом Ивана Газа, тоже прошедшим славный боевой путь.
Маша попросила разрешения встретиться с ними. Высокий назначил день и час, маленький предложил хоть сейчас побеседовать, — он готов был рассказывать сколько угодно. Но так как оба были здесь с семьями, Маша предложила приехать к ним в подходящее время, чтобы не нарушать воскресного праздника.
И вот она за Нарвской заставой. Справа и слева — целые кварталы новых домов, двух — или трехэтажных коттеджей кремового или светло-розового цвета. Возле них — худенькие, недавно посаженные деревца. Ничего, вырастут, окрепнут. Здесь все новое: и дома, и деревья, и асфальтированные гладкие улицы.
Семья нового Машиного знакомца занимала второй этаж небольшого коттеджа. На чисто выметенной лестничной площадке лежал полосатый половичок и стояло большое закрытое крышкой ведро. На двери, обитой веселой желтой клеенкой поверх войлока, был укреплен белый ящик для писем и газет. Чья-то аккуратная рука для облегчения работы почтальона наклеила на ящик вырезанные заголовки тех газет и журналов, на которые подписалась семья. Маша мельком оглядела этот список: «Правда», «Комсомольская правда», «Учительская газета», «Ленинские искры», «Огонек», «Современник», «Химия в школе». В семье, несомненно, есть учитель.
Хозяйка встретила Машу приветливо, помогла раздеться и провела ее в комнаты. В глаза бросилось обилие живых цветов — несколько пальм, лапчатые филодендроны, олеандры…
На стене висела мужская фотография, портрет Ильича и морской пейзаж в рамке в виде маленького спасательного круга. В углу на столике лежали чертежная доска и рейсшина, на стене висели лекала из прозрачной пластмассы.
— Здравствуйте! — Навстречу Маше шагнул плечистый седоватый человек. Он пересек комнату тремя шагами и, к Машиному удивлению, не задел ни одной кадки с цветами. — Располагайтесь тут, за круглым столом, садитесь поудобнее.
— Сколько у вас зелени! — восхитилась Маша.
— Это жинка. С ней и в ботанический сад ходить не надо, развела растительность… Ей уже ставить цветы негде, так она подвешивает, — и он кивнул на горшочки, с которых на красноватых тонких стебельках свешивались круглые — копеечками — листики камнеломки.
— А чего же не разводить, если окна на юг? — спросила жена, появившись в дверях.
— Красота! — подтвердила Маша.
