пор, как вернулись сюда. Пять дней в неделю ее не бывает дома, а, когда она приезжает, я уплываю на лодке. Ей не нравится моя лодка, мне — ее работа. Мы обязательно должны как-то изменить эту ситуацию.
— В любой семье возникают подобные проблемы.
— И в твоей они были?
— Конечно.
— Что?
Мэгги направила луч фонарика в пол.
— Он любил азартные игры, а меня это возмущало. Я до сих пор их ненавижу, потому что в конце концов они стали причиной его смерти. Он летел в Рино на пикник, где собирался поиграть. Он каждый год летал туда на «боинге».
— А ты никогда с ним не летала?
— Один раз. Но мне не понравилось.
— Поэтому он ездил без тебя?
— Да.
— И его это не волновало?
— Нет, из-за чего возникало тягостное ощущение какой-то разобщенности. Для него это было просто бегством, он даже радовался, что я не еду. Он всегда подчеркивал, что играет на собственные деньги. Он специально их откладывал. И еще он спрашивал: «Тебе чего-нибудь не хватает?» Но у меня все было. Как я могла ему возразить? Однако мне всегда казалось, что этими деньгами мы должны пользоваться вместе — больше путешествовать, например, или... — Мэгги замолчала.
Они стояли настолько близко, что могли коснуться друг друга. Наконец Мэгги прерывисто вздохнула.
— Господи, я так любила его, — прошептала она. — У нас было все. Мы путешествовали, вели роскошную жизнь, купили парусную шлюпку, стали членами престижного загородного клуба. У нас и сейчас было бы все прекрасно, если бы он не отправился в ту последнюю поездку. Ты не поверишь, но я до сих пор злюсь на него, хотя он мертв. И чувствую себя ужасно виноватой.
Эрик взял ее руку и крепко сжал.
— Прости, Мэгги, я не хотел вызвать у тебя такие печальные воспоминания.
Мэгги отошла в сторону, и Эрик догадался, что она в темноте вытирает слезы,
— Все нормально, — сказала она. — В группе психологической поддержки я узнала, что в моей ситуации вполне естественно сердиться на Филлипа. Так же, как, вероятно, и для тебя — сердиться на Нэнси.
— Я злюсь на нее, но тоже чувствую себя виноватым, поскольку знаю, что она любит свою работу и потому так дьявольски добросовестно вкалывает. И много вкалывает. Летает по всей стране, добирается до отеля иногда не раньше девяти-десяти вечера. А дома, в выходные, она должна сделать ужасающее количество бумажной работы. И я обижаюсь. Особенно зимой, когда в выходные мы могли бы побыть вдвоем. Вместо этого она занимается своими отчетами. — Эрик вздохнул и мрачно добавил: — О Господи, не понимаю.
Вновь наступила тишина, и вместе с ней вернулось ощущение близости.
— Мэгги, я никогда никому этого не рассказывал, — признался Эрик.
— Я тоже. Только в моей группе.
— Я выбрал неподходящее время. Прости. Ты была такой счастливой, а я все испортил.
— Какие глупости, Эрик! Для чего же тогда нужны друзья? Я все равно чувствую себя счастливой... в глубине души.
— Ну ладно.
Они проследовали за лучом к двери, ведущей из кухни на веранду, и задержались там, пока Мэгги еще раз осматривала помещение, направляя свет фонаря во все углы.
— Мне нравится твой дом, Мэгги.
— Мне тоже.
— Я хотел бы увидеть его, когда все будет сделано.
— Приглашаю тебя в свою гостиницу на ужин, — произнесла Мэгги, пытаясь приободриться.
Они вышли на заднюю веранду, и Мэгги заперла дверь.
— Ты будешь здесь завтра? — спросил Эрик, когда они шли к пикапу.
— И послезавтра, и послепослезавтра. Я начала на втором этаже малярные работы, и обои нужно клеить.
— Я дам гудок, когда буду проплывать мимо.
— А я помашу тебе рукой из бельведера, если услышу.
— Договорились.
До дома ее родителей они доехали молча, чувствуя, что в этот вечер в их жизни произошла едва уловимая перемена. Они тянулись друг к другу. Тянулись, хотя пытались сдержаться. Они убеждали себя, что это ничего не значит, поскольку сегодняшний вечер лишь отрезок времени, и он больше не повторится. Мэгги займется своим делом. Эрик — своим, и, встречаясь иногда на улице, они будут лишь здороваться. И ни он, ни она не признаются себе, что им было хорошо вместе в тот октябрьский вечер, что они почувствовали близость, празднуя победу после заседания. Они забудут о том, как Эрик нечаянно сказал Мэгги «моя девочка» и признался, что недоволен своей семейной жизнью.
Эрик подъехал к дому родителей Мэгги и остановился. Внизу мерцало море. Мэгги сидела, отодвинувшись от Эрика как можно дальше, упираясь бедром в дверцу.
Шторы в гостиной были задернуты, но сквозь них пробивался свет.
— Огромное тебе спасибо, Эрик.
— Пожалуйста, — тихо ответил он.
Они смотрели друг на друга при тусклом свете, идущем от приборной панели. Мэгги прижала к себе папку с документами, Эрик облокотился на руль.
Мэгги казалось, что это будет очень легко.
«Выходи же скорее», — думал Эрик.
— До свидания, — сказала Мэгги.
— До свидания... Удачи тебе.
Она посмотрела вниз, нашла ручку дверцы и надавила на нее, но дверцу, как всегда, заело. Эрик перегнулся через колени Мэгги и коснулся плечом ее груди, когда открывал дверцу.
Эрик выпрямился.
— Можешь идти.
— Еще раз спасибо... Спокойной ночи! — Мэгги вылезла из пикапа и захлопнула дверцу прежде, чем Эрик успел ответить.
Пикап тронулся с места, а Мэгги поднялась по ступенькам крыльца, прижав руки к пылающим щекам. Мать догадается! Она наверняка уже стоит за дверью.
Вера действительно стояла там.
— Ну? — только и спросила она.
— Я все расскажу тебе через минуту, мама. Сначала мне нужно принять душ.
Мэгги поспешила наверх, заперлась в ванной и прислонилась спиной к двери, закрыв глаза. Потом подошла к аптечке и стала рассматривать свое отражение в зеркале. Лицо совсем не покраснело, несмотря на сильные эмоции, которые еще несколько мгновений назад она испытала, сидя в пикапе.
Но в тот момент, когда она давала себе такие обещания, в них уже не было нужды.