И чужой ледяной голос ответил ему вместо старины Михиля:
— Выбыл.
— Лейтенант Фредерик Конинг!
— Выбыл.
— Полковник Иоганн Клаас Лоо!
— Выбыл.
— Капитан Якоб Схаттер!
— Выбыл.
Все они прошли перед ним парадным строем: старина Виллем Бейтевег, полковник Николас ван дер Мер, Исаак Масса, Питер ван дер Бруке, Ян Стен, Дирк — простодушный добрый Дирк… А в стороне от парадного марша махали руками родители, укачивала младенца Анна Мария, ей помогала верная старая Франсина, умершая два года назад… Из уголка глаза выползла холодная старческая слеза и прочертила вниз ровную дорожку. Когда же наступит черед Франса Хальса занять прежнее место в строю друзей?
Франс открыл глаза и обвел взглядом полутемную комнату. На треснувшей каминной полке горели три свечи в дешевых керамических блюдцах, их отражения плавно колыхались в зеркальной глубине. Три свечи перед зеркалом… Мать говорила, что это знак смерти. Мать была очень суеверной и никогда не ставила свечи перед зеркалом. А еще она говорила, что если разобьешь зеркало, то непременно накличешь на себя смерть.
Три свечи и зеркало… Зеркало и три свечи…
Франс пристально вгляделся в свое отражение. Интересно, кто придумал, что душа бессмертна? Душа умирает точно так же, как и тело, но это не страшно. Иногда душа умирает раньше, чем тело, — вот где настоящий ужас. Человеку с такими глазами нечего делать на этом свете, потому что душа его давно мертва.
Старик вытянул руку и с силой толкнул подставку, на которой стояло зеркало. Сейчас оно разобьется, и Смерть наконец вспомнит о старом художнике!
Но вместо звона разбитого стекла раздался громкий деревянный стук. Старик всхлипнул и уронил руки на колени. Со скрипом отворилась дверь, и Лисбет спросила дрожащим голосом:
— Что случилось?
Франс не ответил. Лисбет близоруко сощурилась и увидела опрокинутый деревянный подрамник, а справа от мужа большое овальное зеркало на подставке. Она немного помедлила, вздохнула и снова закрыла дверь.
Старик, перепутавший свое изображение со своим отражением, не знал, что впереди у него еще шесть безрадостных долгих лет, которые он проведет, страдая, в богадельне.
Он не знал, что его похоронят в главном соборе Харлема, а потом его имя сотрется с каменных плит и будет надолго забыто.
Он не знал, что полтора века спустя внезапно вспыхнет ослепительная Сверхновая звезда по имени Франс Хальс. Человечество, наконец догнавшее гения, возведет его на пьедестал вечной славы.
Он не знал, что испанец по имени Гойя будет учиться живописи, пытаясь копировать его полотна. А потом объявит, что скопировать гениальность не удастся никогда и никому.
Он не знал, что на самых дорогих аукционах мира его картины будут продаваться по баснословным ценам.
Он не знал, что о «проклятии Хальса» будут рассуждать искусствоведы и напишут о нем много книг.
Всего этого — к счастью или к сожалению — старик, сидевший в полутемной мастерской, не знал. Свечи догорали и гасли с тихим треском. Комната медленно погружалась во мрак.
Глава 28
Антон очнулся от странного попискивающего звука. Он лежал в незнакомой комнате, его руки были опутаны разноцветными проводами. Рядом с кроватью стояла капельница, над головой чертил ломаные линии кардиограф. Живой! Мысль до того обрадовала, что Антон немного удивился. Разве его хоть что-то привязывает к этому миру?.. Что?..
Дверь открылась, и в комнату вошел Иисус. Антон сразу узнал лицо, обрамленное короткой мягкой бородкой, и большие голубые глаза, смотревшие на него с благожелательным любопытством. Иисус был одет в потертые голубые джинсы и теплый вязаный свитер с высоким воротом, на его плечах накинут белый халат.
Иисус заправил за ухо прядь длинных волос и спросил у Антона, как он себя чувствует. Ухо у Спасителя было большое, круглое и чуть оттопыривалось.
Антон ответил, что чувствует себя не очень, и поинтересовался, пришел ли Иисус за ним.
— Я просто ошибся дверью, — ответил Иисус. — А разве ты хочешь умереть?
— Нет, — снова удивившись, сказал Антон. — Странно, но не хочу. Сам не могу понять, что меня здесь держит?
— Ты обязательно поймешь, — пообещал Иисус.
— Я поправлюсь? — спросил Антон.
Иисус утвердительно кивнул:
— Очень скоро. Не волнуйся, у тебя еще есть десять лет. — Он улыбнулся Антону, вышел из палаты и бесшумно прикрыл за собой дверь.
Ощущение несделанной работы смутно колыхнулось в душе и ушло в глубину. Антон пошарил взглядом вокруг, увидел на тумбочке красную кнопку и нажал на нее. В палату заглянула медсестра, поздравила Антона с возвращением и вызвала врача.
После разговора с эскулапом ситуация более-менее прояснилась. Антон попал в реанимацию с обширным инфарктом и находится тут почти неделю. Сейчас положение немного поправилось, но все равно придется еще долго лечиться. Через недельку-другую его переведут в стационарное отделение, и если все будет хорошо, после Нового года отпустят домой. Антон попробовал заикнуться о вызове следователя, но врач замахал руками. Рано, рано!
— Ни о чем не волнуйтесь, — завершил врач беседу. — Сейчас у вас только одна задача: поправиться. Все остальное приложится.
— Думаете?
— Уверен!
С этими словами оптимистичный медик удалился. Антон остался один на один со своими мыслями.
Дни текли неторопливо, похожие друг на друга, как братья-близнецы. Антон лежал и смотрел в окно, а вокруг него суетились люди. Трижды в день заходила медсестра, делала уколы, снимала показания с кардиографа, приносила поднос с едой. Утром и вечером Антона навещал врач. Иногда он приходил один, иногда в сопровождении свиты медиков. На медицинском языке такие посещения назывались «консилиум». Медики совещались шепотом, но Антон к ним не прислушивался: он и так знал, что скоро поправится.
Выздоровление шло сумасшедшими темпами, и через неделю к нему, наконец, пустили следователя. Антон попытался сесть, но следователь поспешил сказать:
— Лежите, лежите, я ненадолго!
— У вас пятнадцать минут, — прошелестел врач из полуоткрытой двери.
Следователь кивнул, перенес стул к кровати и сел. Минуту они оба молчали, не зная, с чего начать. Потом Антон вспомнил, что времени мало, и сказал:
— Задавайте свои вопросы.
— У меня их нет, — неожиданно ответил следователь.