— Пока они болтают, они безопасны, а когда они станут бунтовать, наше войско очень надежно; их живо перестреляют, и они опять примутся за работу. Это так просто, что не труднее сказать: здорово живешь[31]. Впрочем, если вы желаете, мы его приберем.
№ 5. ДЕВИЦЕ МЮЕЛЬ
Париж. Суббота, 9 ноября 1833 года
Душа ты моя, радость ты моя, ненаглядная моя Полина. Бал в опере все откладывается. Я думаю, наверное, будет 12-го. Во всяком случае, ни одного бала не пропущу, хотя особенно нынче ехать совсем не хочется. Я моему жениху со дня его приезда до отъезда, без исключения, принадлежу всем телом и душой, разве только бал при дворе. Бал будет завтра, 10-го. Я надеваю мое голубое, небесного цвета, креповое платье на атласной, того же нюанса, юбке. Платье уже принесено 5 ноября, оно очень просто и чудо как хорошо сидит на мне. Четыре бархатные банта идут от кушака, и по обеим сторонам спускаются, все расширяясь, по два соединенных лавровых листа, образующие бархатные накладки; их по шести, от бантов, что на средине. Платье мне делала m-me Селиан Мортэн. Она просто в восторге. Герцог подарил мне диадему, которую я надеваю на бал. Это большая бирюза чудного цвета, оправленная очень крупными бриллиантами. Мать моя говорила, что девушки не носят бриллиантов. Я невеста, и какая же я девушка? Я думаю, сама королева знает. Г. Керминьян отсоветовал надевать, говоря, что опасно: в толпе с головы сорвут. Какой вздор! Что же делает полиция? Мы почти каждый день ездим в Жимназ. В большой моде «Старые грехи». Буффе, отставной балетный танцор, попавший в старосты церковные, увлекается старыми воспоминаниями, так и просится тряхнуть стариной. Старик принялся плясать с заезжей танцоркой, Женни Верпре; его застает старая маркиза, бывшая некогда, мимоходом, его любовницей. Женни Верпре просто прелесть. Она несравненно лучше Дежазе и гораздо моложе. Очень забавен «Парикмахер и парикер». Жюстина, посмотрев в окно, напевает:
Я очень любовалась Леонтиной Фай. Давали: «Квакер и танцовщица» и «Дипломат». Она в обеих пьесах играла.
№ 6. ПОЛИНЕ МЮЕЛЬ
Воскресенье, 10 ноября 1833 года
Как я хорошо сделала, что надела мою диадему. Туалет мой был восхитителен и отличался свежестью и простотой среди очень тяжелых, хотя изредка и довольно элегантных; все походило на театральные костюмы, взятые внаем, как будто напрокат; я не говорю о тех, которые действительно были взяты напрокат.
Много дам было в простых платьях и в прюнелевых башмаках — это уже чересчур по-мещански и едва ли позволительно — и в шляпках, красовавшихся на бульварах задолго до славных июльских дней. Я знаю очень хорошо, что это все вздор. Но сознайся, что простору больше. Все ожило: посмотри на магазины, на бульвары! Говорят, что прессу распустили. Я вовсе не боюсь газетных толков и пересудов. Чем больше говорят о нас в газетах, тем для нас больше славы. Это очевидно. От старомодных костюмов веяло чем-то затхлым, одним словом, пахло и реставрацией и ресторанами близ застав. Я герцогу это шутя сказала, не подозревая никакой колкости. Он очень смеялся и сказал: «Ваше слово разойдется по всем гостиным, но не повторяйте этой шутки при матери: она совершенно в других принципах — маменька из простоватых»[33],— и повел наверх в королевскую ложу. «Не говорите также Немурскому — он совсем легитимист». При проходе нам попадалось несколько черных тюлевых юбок, богато вышитых разноцветными шелками, но на белых перкалевых подкладках выглядят серыми. Это уже мне говорил Морэн. Каков знаток! Он то же говорил и о красных юбках. В самом деле, платье из черных кружев, стоящее неимоверных денег, на красной атласной юбке, неприятным образом кидалось всем в глаза. Оно было надето на графине Самойловой, женщине развратной и невзрачной. Она, говорят, с собой привезла портрет во весь рост, писанный французским живописцем Брюло, совершенно неизвестным. Его по-русски зовут Брюлловым. Если будет время, надо посмотреть. Ему Анатоль заказал огромную картину — последний день Помпеи. Говорят, что он ее выставил вместе с портретом графини Самойловой; говорят также, что он уже за нее большую часть денег получил, но что русский царь берет ее в Эрмитаж. Это большая несправедливость. Королева бельгийская отличалась простотой своего наряда. Белое, вышитое золотом платье, на голове чудные бриллианты и ожерелье из бриллиантов, которое можно надевать в виде диадемы. Но мой туалет лучше всех, право, я не хвастаю. Это так и чувствуется. Королева Амелия мне это сама сказала, и очень милостиво, и с нежностью матери со мной долго разговаривала. Потом, подозвав королеву бельгийцев, меня ей представила. Она очень кажется грустной, верно, муж уж успел надоесть; он, кажется, очень скучный. Королева Амелия отвела меня в сторону, взяв под руку, совершенно по-дружески, и очень благодарила за диадему, особенно за то, что я обновила ее, не дожидаясь свадьбы. Слезы у ней навертывались на глаза.
— Вы можете поплатиться счастьем всей только что начинающейся жизни, — и вы решились на все! Я знаю, знаю, все знаю…
Какова дура в самом деле! Он все рассказал матери, мой бедный Цыпленок, чтобы поддержать с ней доверчивые отношения. Где тебе срывать розаны! Это дается редким избранникам, если не подвернется ловкий конюх. Говорят, будто это с ними часто водится; вероятно, конюшня помогает. Зачем это я все тебе говорю? Напиши, что ты об этом думаешь. Я, впрочем, описываю этот бал в передовых статьях и довольно подробно в «Дамском журнале» от 15 и 20 ноября. Ты удивляешься моей деятельности? Жить надо. Вот уже около шести месяцев, что я промышляю статьями и рекламами в газетах о модных торговках. Я уже заработала около десяти тысяч франков и более, но все платьями и разными побрякушками. Жюль Жанен, Гино — мои приятели. Но это все не даром дается. Г. К<ерминьян> мне заказал приданое, на которое он определил тридцать тысяч франков. Сделал, ради моих забот, как можно лучше. Я издержала десять тысяч своих, но в долг. Он остался очень доволен мною и заплатил долг. Опять повторяю, даром ничего не дается. Я три раза ходила с герцогом под руку. Я тебе говорю, что эффект превосходил мои ожидания. Между массой людей, которые толпились предо мною, я заметила одного старичка, который мне попадался под ноги. Я спросила герцога: кто он такой? Он мне ответил:
— Князь Тюфякин. Любовник m-lle Марс.
