наслаждалась целые вечера, слушая, как он переходит от фуги Себастьяна Баха к грустным варьяциям Бетховена или торжествующему менуэту Моцарта, сливая все мотивы в один. Он умеет по вдохновенью соединять брио итальянцев с меланхолией германцев. Ты себе представить не можешь, сколько отрады приносят подобные вечера после рева верблюдов в степи и криков калмыков и киргизов. Я совсем переродилась, ты не узнала бы меня.
Хотя сезон вод уже почти оканчивался, я у него встретила несколько больных, принимавших участие в наших вечерах. Тут русский офицер, ненадолго приехавший из экспедиции. Две тяжелые раны заставляют его провести зиму в Пятигорске. Трепет нас охватывал, когда он нам рассказывал с постоянной улыбкой об этой кампании и об ужасных сценах, которых он был свидетелем. Русским эта кампания, однако, обошлась дорого: половина людей легла на месте и сто двадцать офицеров было убито. Один из его приятелей спас чудную девочку, по убиении ее матери в пылающем ауле. Он ее схватил на лошадь и привез в русский лагерь. Приехав в Пятигорск, он отдал ребенка на воспитание во французский пансион. Мы ходили ее навестить и обворожены были ее красотой.
Веселая компания, и в особенности Лермонтов, меня тянут в Кисловодск, в котором лучшее общество обыкновенно собирается после Пятигорска. Кисловодск отстоит от Пятигорска на 40 верст; он дальше в горах и подвержен более нападкам черкесов. Я, однако, вполне доверилась военным властям, доставившим возможность больным и туристам посещать этот очаровательный край.
За мной приехала девица Реброва и зовет нас в Кисловодск. Она очень милая девушка, немного взбалмошная, но очень красивая, с черными глазами; ее зрачки очень расширены вследствие ее болезни. Можно утонуть в них. Она мне тотчас созналась, что влюблена в Лермонтова, что Лермонтов ее любит, но не хочет сознаться. Она все очень мила со мной, несмотря на свою любовь: та же, как я ее знала в Владимировке на Куме. Я тебе уже писала в прошлом году, когда мы возвращались из киргизских степей и встретили этот обетованный угол. Я забыла у тебя просить извинения за напечатание этого письма к тебе в «Одесском журнале» 26 апреля (8 мая) 1840 г., № 34, со всевозможными пропусками и твоего имени не упоминая.
Реброва приехала за мной, и я спешу приодеться. Ее туалет был очень шик, и я не хотела сделать дурное впечатление на новых знакомых в Кисловодске. Она была одета в светло-желтое платье с небольшим декольте[73], в коротких рукавах, в черном кружевном платке, который сходился крест-накрест на груди, и в ботинках цвета пюс. Я декольтировалась вполне и надела мои бронзовые башмаки. Она мне дала свой кружевной платок, потому что русские дамы считают неприличным декольтироваться в дороге. Ее дормез стоит у подъезда.
№ 120
Кисловодск. 26 августа 1840 года
Приехав в Кисловодск, я должна была переодеться, — так мой туалет измялся дорогой. Мы едем на бал, который дает общество в честь моего приезда. Мы очень весело провели время. Лермонтов был блистателен, Реброва очень оживлена. Петербургская франтиха старалась афишировать Лермонтова, но это ей не удавалось.
В час мы пошли домой. Лермонтов заявил Ребровой, что он ее не любит и никогда не любил. Я ее бедную уложила спать, и она вскоре заснула. Было около двух часов ночи. Я только что вошла в мою спальню. Вдруг тук-тук в окно, и я вижу моего Лермонтова, который у меня просит позволения скрыться от преследующих его убийц. Я, разумеется, открыла дверь и впустила моего героя. Он у меня всю ночь оставался до утра. Бедная Реброва лежала при смерти. Я около нее ухаживала и принимала все эти дни только одного Лермонтова.
Сплетням не было конца. Он оставил в ту же ночь свою военную фуражку с красным околышком у петербургской дамы. Все говорят вместе с тем, что он имел в ту же ночь свидание с Ребровой. Петербургская франтиха проезжала верхом мимо моих окон в фуражке Лермонтова, и Лермонтов ей сопутствовал. Меня это совершенно взорвало, и я его более не принимала под предлогом моих забот о несчастной девушке. На пятый день мой муж приехал из Пятигорска, и я с ним поеду в Одессу, совершенно больная.
30 августа. Из Одессы я еду в Крым, куда меня зовут Нарышкины. Пиши в Ялту до востребования.
Я правды так и не добилась. Лермонтов всегда и со всеми лжет. Такая его система. Все знакомые, имевшие с ним сношения, говоря с его слов, рассказывали все разное. Свидание с Ребровой объясняется смежностью наших домов. Меня приняли за бедную девушку, которая лежала при смерти. Мне остается непонятным, что он делал у петербургской рыжеволосой франтихи. Зачем он оставил у ней свою фуражку и кто были за ним гнавшиеся убийцы? Один Бог ведает! Обо мне он ни полслова не говорил. Я была тронута и ему написала очень любезное письмо, чтобы благодарить его за стихотворение, которое для русского совсем недурно. Я обещала ему доставить в Ялте мои стихи, которые у меня бродят в голове, с условием, однако, что он за ними приедет в Ялту.
№ 121
27 октября 1840 года
Я вполне разделяю мнение, что русское правительство, находясь в открытой войне с горцами, вполне вправе мешать торговым сношениям враждебного народа; это неоспоримое право, признанное всеми, и для меня непонятен весь шум, который подняли из-за Виксена. Но, с другой стороны, претензии России на земли, которые будто бы ей уступила Турция по Адрианопольскому трактату, не имеют никакого законного основания и не подтверждаются никаким историческим документом. Не подлежит никакому сомнению, что Турция никаких прав не имела на земли, носящие имя Черкесии; она воздвигла две крепости, одну в Анапе, другую в Суджук-Кале, с согласия жителей, для обеспечения торговых сношений с Турцией. Сама Россия признала торжественно это положение дел. В этом можно убедиться в главном депо карт. Случайно мне попалась карта Кавказа, составленная русскими инженерами задолго до Адрианопольского трактата. Турецкие владения очень хорошо обозначены: они обведены красной чертой; они заключаются, как мы сказали выше, в двух прибрежных крепостях. При виде этой карты граф Воронцов был ошеломлен. Имею честь препроводить ее к вам в полной уверенности, что не нынче, так завтра она пригодится вам. Русские не владеют морем, несмотря на грозный Севастополь. Вам стоит укрепить два-три пункта, например Геленджик или Суджук-Кале и Пша или Гагры, и вы будете вполне хозяином на Черном море. Я не берусь оценять стратегические выгоды той или другой местности. Весьма важно восстановить международные права, обеспеченные Венским трактатом.
№ 122
Ялта, Четверг, 29 октября 1840 года
Оставив позади нас Алупку, Мисхор, Кореиз и Ореанду, мы позабыли скоро все волшебные замки, воздвигнутые тщеславием, и вполне предались чарующей нас природе. Я ехала с Лермонтовым, по смерти Пушкина величайшим поэтом России. Я так увлекалась порывами его красноречия, что мы отставали от нашей кавалькады. Проливной дождик настиг нас в прекрасной роще, называемой по-татарски Кучук-
