Итак, часть ночи мы провели, кружась около этого города, как скорбящие души, и наша отважная переправа через реку не послужила ни к чему. Наши предусмотрительность и старания, с риском утонуть, разрушаются по невежеству пьяного кучера!
Но вид Ростова, где нас ожидал гостеприимный кров, утешил нас за все перенесенные неприятности. Между тем в тот самый момент, когда мы радовались, что достигли конца нашей усталости, новое препятствие еще раз подвергло испытанию наше терпение. Соскочив на землю пред почтового станциею, которая была в 2 верстах от города, мошенник кучер положительно отказался везти нас далее.
Но этот последний поступок так раздражил казака, что он, схватив длинный кнут, который носил за поясом, в ту же минуту расплатился с упрямцем за прежние провинности. Внезапно пробужденная криками ямщика, сбежалась станционная прислуга, вышла также жена смотрителя и начала бранить его так, что он был принужден везти нас до города. Мы снова пустились в дорогу. Прошло более часу, прежде чем доехали до дома м-ра Джемса. Только с помощью пощечин справа и слева наш кучер решился ехать далее; он опьянел настолько, что ему стоило страшных усилий побороть сон.
Теперь, если бы пожелали припомнить вкратце все приключения этой достопамятной ночи с самого прибытия нашего на Дон до появления первого жилья, о котором мы так горячо мечтали, то согласились бы, что на нашу долю выпало много препятствий и отдых наш был вполне заслужен; но судить окончательно об этой трижды проклятой ночи следует еще по последнему эпизоду, который судьба нам подготовляла, и, можно сказать, самому злобному. В доме, в котором мы рассчитывали поместиться, находился хлебный магазин, принадлежащий м-ру Джемсу, английскому консулу в Таганроге. При нашем отъезде из этого города консул предоставил свой дом в Ростове в наше полное распоряжение, послав заблаговременно свои приказания приказчику, г. Гренье. Прекрасно помещенные во время нашего первого проезда через Ростов, мы увезли об этом кратковременном убежище приятное воспоминание.
При возвращении в Ростов мысль остановиться в другом месте не приходила нам в голову, тем более, что настоятельные просьбы м-ра Джемса были таковы, чтобы мы смотрели на его дом, как на свой собственный. Неисполнение такого желания показалось бы ему пренебрежением к его гостеприимству. К тому же мы имели в виду, главным образом, скорее отдохнуть, что и заставляло нас пренебречь всеми трудностями нашего ночного путешествия.
Теперь я возвращусь к тому моменту, когда карета остановилась перед тою дверью, на которую мы смотрели как на вход в рай. Антуан начал усердно стучаться, между тем, как мы расположились выходить из повозки. Не прошло еще и 2 секунд, как кучер отпряг лошадей и поспешил уехать, не попросив даже на водку. Прошло несколько минут. Г. Оммер, выйдя из терпения, снова стал стучаться; в это время возвратился наш драгоман с совершенно расстроенным лицом и не знал, как объявить, что г. Гренье, приказчик и провансалец по рождению, самовольно отказался принять нас, под предлогом неимения для нас комнат. Не понимая подобного оскорбления и считая это за недоразумение, мой муж тотчас же отправился к этому человеку, который, спрятав нос под одеяло, с наглостью повторил ему, что мы должны искать ночлега в другом месте.
Всякое объяснение бесполезно, чтобы оправдать подобное поведение. Запирать двери ночью перед своими соотечественниками, перед женщиной, чтобы только не беспокоиться, — подобный поступок мог только прийти в голову провансальцу. Калмыки — и те могли бы поучить вежливости этого болвана, преспокойно уснувшего в то время, как мы, окоченевшие и дрожавшие от холода, ожидали рассвета под окнами на его дворе.
Не трудно понять, в каком состоянии я находилась до самого утра. Промокшая, разбитая ночными приключениями и тряскою кареты, умирающая от голода и сонная, закоченелая от пронизывающей стужи, которая в это время года предшествует восхождению солнца, право, я более не сознавала, что происходит вокруг меня.
Как только рассвело, казак нашел лошадей, которые нас доставили в лучшую гостиницу Ростова, где теплая комната, прекрасный бульон и широкий диван восстановили немного равновесие сил, потрясенное как физически, так и нравственно.
По приезде нашем в Таганрог вся семья Джемса была так возмущена недостойным поведением провансальца, что если бы мы захотели отплатить ему тою же монетой, случай не замедлил бы представиться. Тотчас же хотели уволить его; французский консул написал ему строгое письмо, чем мы и ограничили наше мщение и достигли своим ходатайством оставления его в прежней должности.
№ 125
Ноябрь 1840 года
Я оставила казака в Мариуполе, чтобы он оправился от усталости, он должен был нагнать меня в Таганроге. Я имела там друзей, которые стали бы тревожиться. У меня был план, как действовать, и я более склонялась к тому, чтобы ждать его и ехать вместе в Ростов, куда я прибыла утром. Прежде чем ехать в Ростов, я отправилась с ним пешком; мы сошли в овраг, который совершенно скрыл нас от взглядов проходящих. Наступила ночь. Я была счастлива от своей шалости. Придя к другой стороне оврага, на повороте дороги, мы услыхали шум быстро приближающегося экипажа и голос моего мужа; в то время мы еще были в глубине оврага. Это меня немного удивило. К счастию, цыганский табор вывел меня из затруднения. Подойдя к верхушке холма, крик изумления и ужаса невольно вырвался у меня, и я остановилась неподвижною пред неожиданною сценою, которая представилась моим глазам: предо мною раскинулся весь цыганский табор, представлявший собою одну из поразительных картин, описываемых Вальтер Скоттом. Казак был изумлен, что я приписала очень мелодичным хорам, которые видимо произвели большое впечатление на нашего казака. Г. Гелль сделал мне замечание, что подобная встреча с цыганами ночью с одним только казаком могла иметь серьезные последствия. Много примеров каждодневно доказывают, что подобные люди не останавливаются ни перед каким преступлением для того, чтобы удовлетворить свою алчность или облегчить нищету, на которую они обречены. Во всех других странах, только не в России, подобная встреча не обещала бы ничего успокоительного. Г. Гелль, всегда добрый и ласковый, во время путешествия часто бывал недоволен. Я часто раздражала ему нервы, и он впадал в молчаливое состояние. Я также подражала его упорному молчанию, но тряска экипажа производила спасительное действие.
№ 126
Ноябрь 1840 года
…Он был раздражен дурным обращением, которое претерпевала от меня моя горничная. Также он был недоволен постоянным передвижением, которое, со времени моего приезда нарушало его сладостный покой. Дошло до того, что он обвинял меня в бегании с разными людьми по ресторанам и меблированным комнатам. Я упоминала об этом в одном из моих путешествий, недавно изданном. Его дерзость доходила до того, что он упоминал даже об английских капотах. Он хотел ухаживать за мною, этот дурак, а между тем не имел средств удовлетворить ни жену свою, ни любовницу. Эта женщина вознаграждала себя с Антуаном, которому высказывала все свои жалобы. Я уступила ей угол комнаты, потому что сама почти весь день оставалась на воздухе, а мой муж по целым дням делал свои исследования. Один раз он отсутствовал даже в продолжение недели. Слава богу, мой муж ничего не знал о его мерзостях и гадостях. В одной маленькой и жалкой марсельской газете говорилось о моих свиданиях: с князем, который приезжал повидаться со мною, с управляющим, приехавшим в то же время переговорить по делу относительно моих бриллиантов, а также упоминалось о храбром казаке, которого называли моим любовником, и о моих оргиях с мисс Сквейрс. Эта последняя от своего и моего имени велела его арестовать и выслать во Францию, с запрещением вновь возвращаться в Россию. Бесстыдные газеты были заарестованы у него прежде, чем он успел их разослать, и
