надолго в Москву, скрывался от преследователей в своем огороде и беспорядочно наживался.
Махмуд Тагирович, уже тогда преподававший дагестанскую историю в одном из вузов, ринулся вслед за братом. Он учреждал открытые акционерные общества, записывал туда фиктивно всю свою родню, заключал какие-то сделки, громогласно мечтал вслух и неизменно прогорал. Фарида душила его упреками: ведь подумать только, ее муж опять остался ни с чем, а у брата его, говорят, вся кладовая в «зелени».
Да и брат самой Фариды не преминул нанести ей удар. Приватизировал доставшийся от отца консервный завод и стал его главным владельцем, столкнув Фариду в пучину чернейшей зависти.
В общем, мир трещал по швам, чужое богатство день ото дня умножалось, а Махмуд Тагирович, оставаясь во всех своих начинаниях в дураках, только и делал, что копошился со своим романом. А после того как он попробовал учредить дагестанское историко-исследовательское общество и не сумел оплатить аренду помещения, неизвестные в масках зимним вечером потрясли его за полноватые плечи, дали багром по темени, засунули в строительную трубу и удалились.
Махмуда Тагировича обнаружили утром, продрогшего до костей, но не потерявшего присутствия духа. Брат его потом отыскал злодеев по своим каналам и отомстил одному ему известным способом. А Фариде пришлось свыкнуться с тем, что после ночной заморозки они с мужем потеряли возможность иметь еще детей.
Несколько раз она порывалась бежать к матери, но ее удерживала всплывавшая в воображении сцена: невестка, закутанная в соболя, презрительно кривит губы и жалеет ее, неудачницу и разведенку. И Фарида осталась.
Роман набирал обороты, но Махмуду Тагировичу никак не удавалась финальная сцена: никак не получалось привести всех многочисленных персонажей к торжественному занавесу. К тому же в доме то и дело вспыхивали скандалы. Учителя сына требовали подарков и денег, а Фарида бесконечно враждовала с мачехой мужа.
– У сына этой змеи пять домов в Первухе{Первая Махачкала – район города.}, Махмуд, – жаловалась она вечерами, – а она живет с нами, даже отцовскую квартиру не хочет тебе оставить!
В конце концов Фарида оказалась сильнее, мачеха была изгнана, но взамен явилась молодая жена сына с несгибаемым характером и предприимчивостью. Она завела торговую точку, где продавала турецкое тряпье, а сын Махмуда Тагировича превратился в посыльного, курьера и помощника. Фарида про себя негодовала:
– Я не для того давала сыну образование, чтобы он таскал мешки с дешевым хламом!
Но вслух высказываться не решалась. Махмуд Тагирович к тому времени затих, перестал учреждать акционерные компании и фонды возрождения Дагестана, вернулся на историческую кафедру и располнел. Часто виделся с Пахриманом и с другими своими ровесниками, обсуждал политику, спорт, исторические события, но никогда не рассказывал им о романе. Финала все еще не было, и пришлось переключиться на поэму.
Но несколько дней назад Махмуда Тагировича осенило: многолетнюю эпопею следовало завершить торжественным славословием Дагестану, ведь его бесчисленных героев объединяла только любовь к родным горам. Решившись, Махмуд Тагирович не спал, не ел, не обращал внимания на паникующую Фариду, на тревожные слухи, взрывы и волнения и на все увещевания отвечал только одно: «Все будет хорошо, наш край непобедим».
И вот роман был дописан, рукопись распечатана и отнесена, и Махмуд Тагирович бодро шагал навстречу триумфу. Следовало купить кизлярское десертное и отметить с Пахриманом.
Как ни странно, несколько продуктовых, куда он желал заглянуть, были заперты, на дверях фирменного коньячного магазина висел замок. Махмуд Тагирович недоуменно обошел несколько неуловимо изменившихся кварталов, всюду было закрыто.
– Извините, а почему не работают магазины? – спросил он загорелого и рябого прохожего.
Тот удивленно осклабился:
– Не знаешь, что ли? Хозяева от бородатых прячутся!
Махмуд Тагирович, слегка обеспокоенный, но все еще охваченный творческой эйфорией, пошагал дальше, пока не услышал поблизости шум, голоса и хлопки. Он побежал за угол, где во дворе мечети сцепилась толпа людей, а несколько мужчин в тюрбанах ее разнимали. Махмуд Тагирович недоуменно улыбнулся и двинулся было им на помощь, но тут же почувствовал сильный толчок и невыносимое жжение в груди.
Улица резко пошла вниз, а сверху, вытесняя сознание, навалилось огромное белое небо.
Часть III
1
Начался кавардак. Каждый день порождал все новые и новые союзы и организации, которые лопались, объединялись или трансформировались. Полицейские, замаскированные в гражданское, прятались по подвалам у родственников. Некоторых, самых видных и высокопоставленных, все равно убивали, подкараулив где-нибудь у порога. Тут и там завязывались стычки, сквернословие мешалось с поминанием святых аятов, а Пахриман по четвергам вместо шеш-беша пил в одиночестве.
В разных концах городков и столицы, на съемных квартирах появлялись расстрелянные тела проституток, а хозяева тайных притонов спешно отращивали себе бороды и клялись, что первые жаждут расквитаться с прелюбодейками.
Темные личности бегали по ночам, провозглашая единобожие и поджигая театры, концертные залы и рестораны. Все бюсты и памятники лежали с отбитыми носами и ушами, сброшенные с пьедесталов.
Хабибула примчался на свой кутан, где жена Салимат как раз сцеживала сыворотку со свежего творога, рассказал ей, как рухнул в гранитную пыль главный махачкалинский Ленин. Губы его подрагивали от возбуждения, а Салимат подсчитывала в уме возможные убытки своей ферме.
Порт почти опустел, на нескольких брошенных судах, не уведенных в Астрахань, скрипели мачты и шныряли всплывшие откуда-то бродяги и городские сумасшедшие. А ночами люди в военной экипировке вламывались в дома и вытаскивали оттуда визжащих гадалок в золотых перстнях, с перекошенными от страха лицами. Тела их усеивали дворы.
Власть никому не принадлежала, но крепче чувствовался натиск тех, кто исписывал качающиеся заборы и стены недостроенных домов грозными лозунгами: «Женщины, не прикрывающие аврат{Части тела, подлежащие сокрытию от посторонних взоров (
По одной из версий, ее выследили, когда она выезжала из города, в темных очках и замотанная в платки. Заблокировали автомобиль, закидали булыжниками и кирпичами. По другой версии, нагнали ее с любовником на границе со Ставропольем и уложили гранатой. Сыновья тети Ашуры уверяли, что убийства певичек и проституток – дело рук одной, рвущейся к браздам правления, банды. Впрочем, некоторые считали, что Сабине все же удалось ускользнуть.
На улицах слышался стук и грохот. Бывшие базарные торговки, навьюченные кастрюлями и одеялами, искали новых прибежищ, дети жгли мусорные баки и петарды, а в телевизионных экранах прочно поселился главный амир республики с косым шрамом через лицо.
В брошенных в панике университетах, гражданских судах и министерствах вылезшие из лесов муджахиды приветствовали друг друга указательными пальцами и радостно смеялись: «Ассалам алейкум», «Ваалейкум салам».
Целые фуры уходили на юг и пытались прорваться на север. Марья Васильевна тряслась в кузове большегруза меж дубовых тумбочек и тяжелых, с советскими еще наклейками, чемоданов, полных дареного богатства. В тесном бюстгальтере Марьи Васильевны, прилипнув к мягким грудям, мокли чудом вырученные за квартиру рубли, а тонкие губы заранее пришептывали слова, назначенные невидимым охранникам Вала: «Ради Христа, пустите, я своя, на эту нерусь всю жизнь пахала!»
Школа, где работали Марья Васильевна и мать Шамиля, превратилась в штаб партии имарата Кавказ, а директор и двадцать пять его коллег, как рассказывали тете Ашуре, были повешены у главного проспекта на непонятно как избежавших вырубки старых липах. За неверие и, в частности, за то, что не допускали на уроки девочек в хиджабах. По городам раскатывали черные «приоры», рассыпая по пыльному асфальту обочин листовки с шипящим призывом признать Маджлис-уль-Шура, амиров и кадиев великого
