Перед заходом солнца

Клаузен. Оттилия, у твоего младшего ребенка была свинка? Надеюсь, он выздоровел?

Оттилия. Уже давно, папочка! Уже восемь дней, как он играет в песке.

Клаузен. Вольфганг, ты читал прекрасную статью доктора Августа Вейсмана?[43] Он, кажется, был профессором у вас в Фрейбурге?

Вольфганг. Чтобы ответить, я должен знать, о чем эта статья!

Клаузен. О чем? О жизни и смерти.

Вольфганг. Это тема вообще всей литературы.

Клаузен. Вейсман, однако, утверждает, что существует только жизнь.

Вольфганг. Что, конечно, несколько преувеличено.

Клаузен. Он отрицает смерть. Он отрицает, что смерть – необходимый перерыв для продолжения и обновления жизни.

Вольфганг. Для молодых смерть – возможность, для стариков – неизбежность.

Клаузен. Я вижу, ты ровно ничего в этом не понимаешь. – Надеюсь, ты теперь совершенно здорова, Беттина?

Беттина. Ты знаешь, у меня бывают приступы слабости.

Клаузен (сдерживая волнение, отрывисто). Головная боль, сердцебиение, тошнота… Рад, что ты снова в порядке. Послушай, Эгерт, тебе неплохо было бы совершить путешествие по следам Фильхнера[44] или Свена Гедина. [45] В пустыне Гоби есть блуждающее озеро… оно называется Лоб-Нор. За несколько десятилетий оно перешло с крайнего севера пустыни на крайний юг и снова тем же загадочным путем вернулось на крайний север.

Штейниц. Свен Гедин писал об этом.

Клаузен (Кламроту). Объясните, почему эту хорошую статью мы не поместили в наших газетах?

Кламрот. Я не могу за всем усмотреть.

Клаузен. Этого и не нужно. В конечном счете, общее руководство за мной. Пусть только каждый будет на своем месте.

Кламрот. Хочу думать, я на своем.

Клаузен. Продолжается, Беттина?

Беттина: недоумении). Что ты хочешь этим сказать?

Клаузен. Твое хорошее самочувствие продолжается?

Беттина (борется с волнением). Ты, может быть, думаешь, что я притворялась? Я только человек, отец. Жизнь иногда ставит нелегкие задачи. Ты этого не будешь отрицать.

Клаузен. Конечно, не буду. Но, кстати, вопрос, Беттина: как по-твоему, соблюдение приличий, самых простых, обычных приличий… ты считаешь тяжелой или легкой задачей?

Беттина. Соблюдение приличий для воспитанных людей вовсе не задача, это нечто само собой разумеющееся.

Клаузен. А вы все воспитаны, Беттина?

Беттина. Я думаю, ты не можешь отказать в воспитании нашему кругу.

Клаузен. Слишком немецком воспитании: в образцовой детской комнате; хотя кое-кто из вас сидит наклонив стул и при этом еще кладет локти на стол.

Кламрот, который сидит именно таким образом, медленно убирает локти со стола и выпрямляет стул.

Нет, в воспитании я вам не отказываю, но в нем, как и в ваших манерах, есть некоторые пробелы. Поговорим лучше о другом. Одно время у меня была мысль совершенно уйти от дел. Как бы вы к этому отнеслись, уважаемый зять? Кламрот. Если бы это случилось, то какое имело бы ко мне отношение? В лучшем случае это коснулось бы Оттилии.

Клаузен. Что если я, как тот безумный старый король, раздам все свое имущество? Кто из вас окажется Корделией?[46]

Эгмонт. Я вижу, папа, ты склонен заниматься остротами.

Клаузен. Предположим, я ушел от дел…

Вольфганг. Ты не должен уходить, дорогой отец.

Клаузен. Твое мнение, что я не должен?

Вольфганг. Я ничего не понимаю в делах. До сих пор среди нас нет никого, у кого хватило бы сил тебя заменить.

Клаузен. К сожалению, я должен это полностью подтвердить.

Беттина (взволнованно). Я бы хотела, чтобы ты заглянул в наши души, отец, и увидел, что без тебя мы совершенно не мыслим жизни. Ты не знаешь, как трепещет за тебя мое сердце. Ты – наше самое большое сокровище, и мы не хотим лишиться его.

Вольфганг. Мы хотим только успокоения. Рассей волнующие нас страхи. Ты можешь это сделать одним ласковым словом. Я женат, у меня дети, у Оттилии дети. Мы боимся за наше существование; нам кажется, будто мы стали для тебя чужими.

Клаузен. А позвольте спросить вас всех: кто возьмет на себя заботу о моем существовании?

Кламрот. Времена тяжелые, господин тайный советник. Однако нет никаких оснований для серьезных беспокойств за нашу добрую, старую фирму. Возможно, моя деятельность не всегда вполне соответствует вашей точке зрения, но в общем я могу нести полную ответственность. Кроме того, я знаю, что мне делать. Мои идеи, мои поступки, мое влияние на все предприятие – в этом нет никаких сомнений – основаны на моей непоколебимой воле.

Клаузен. Я понимаю все значение этого заявления, уважаемый зять. Значит, вы пригласили уже своих поверенных?

Кламрот (вытирает рот салфеткой, взволнованно вскакивает, шагает по комнате). Довольно! Я больше не хочу этого слушать. Прикажете проглотить и это ваше оскорбительное подозрение?

Беттина (примирительно). Не надо так волноваться, Эрих. Ведь речь идет только о том, сохранилось ли у отца прежнее отношение к нам, можем ли мы по-прежнему рассчитывать на отцовскую любовь? Может быть, он скажет, как он представляет наше будущее. Конечно, в духе согласия и любви.

Клаузен. Это ты, дитя, говоришь о согласии и любви?

Кламрот. А я коснулся только деловых вопросов. В делах, Беттина, властвует реальное; одним согласием и любовью тут ничего не сделаешь.

Клаузен. Принимаю к сведению ваш боевой вызов, господин Кламрот. Но он не беспокоит меня.

Кламрот. Я пока еще очень далек от боевого вызова, господин тайный советник.

Клаузен. Вношу в протокол также ваше «пока».

Эгмонт. Ради самого неба, между нами ведь нет борьбы! Мы все уверены, что ты по-прежнему питаешь к нам самые лучшие отеческие чувства.

Клаузен. Ты оказываешь мне такую же честь, как если бы выдал свидетельство, что я не кабан, пожирающий своих детенышей.

Вольфганг. Мы не можем больше бродить в потемках. Мы хотим одного – доверия.

Клаузен. Оно было бы оказано вам давным-давно, но я не чувствую в этом потребности.

Вольфганг. Значит, ты считаешь нас недостойными твоего доверия? Такой обиды никто из нас не заслужил.

Паула Клотильда. Этим заявлением отец указывает, что наше место в людской.

Клаузен (встает бледнея, в припадке яростного гнева). Да, да и да, именно в людской! Там ваше место после того, как вы обошлись с этой ни в чем не повинной девушкой и с вашим отцом! Там вам место! Что дает вам право так бесстыдно вести себя? Не то ли, что вы избалованные, вскормленные трудами и заботами ваших родителей, жадные эгоисты? Вы хотите вывернуть наизнанку четвертую заповедь и заменить ее словами: «Обесчести мать и отца своих!» Ибо во мне вы обесчестили и вашу мать. Разве я ваше создание? Ваша вещь? Ваша собственность? Разве я не свободный человек с правом свободного решения? Разве по отношению ко мне вы имеете права инквизиции или наказания?