— По как же ты, Рустам?!.
— Молчать! — крикнул Рустам и застонал. — Слушать боевой приказ. Сейчас же, немедленно уходи. Я остаюсь здесь. Прощай, Катя.
Рустам нащупал её руку, погладил.
— Прощай, Катенька. Будь осторожна. Если тебе удастся перейти линию фронта, ты сделаешь большое дело… — Он помолчал и добавил: — И может быть, только этим ты поможешь спасти и меня. Прощай.
Катя горько заплакала.
— Не надо плакать, Катяджан, — Рустам даже нашёл в себе силы пошутить, сказал? — Катя, будь мужчиной!
— Рустам… Давай спрячем документы… Перейдём линию фронта. А потом придут наши бойцы… Возьмут их.
— У русских есть хорошая пословица: «Хороша ложка к обеду». Документы необходимо срочно доставить нашему командованию. Как знать, мокнет быть, через два— три дня они превратятся в груду ненужных бумажек, Иди, Катенька.
— Я тебя не оставлю! — упрямо твердила Катя. — Не оставлю…
Рустам дрожащими руками вытащил пистолет.
— За невыполнение боевого приказа!.. — Он как-то жутко захрипел, тихо охнул и, упав навзничь, потерял сознание.
Катя утёрла слёзы, нацедила из родничка воды во фляжку, приложила её к разбитым, окровавленным губам сержанта. Рустам судорожно глотнул раз, другой, пришёл в себя.
— Иди… Иди, Катя. Приказываю!..
В ЛЕСНОЙ СТОРОЖКЕ…
Аня-разведчица, крохотная девчушка лет семнадцати, изображала из себя юродивую. В рваной шубейке, простоволосая, она бродила по деревне, расположенной неподалёку от минного поля, на котором подорвался «оппель», и, напрягая память, мобилизуя все свои более чем скромные знания немецкого языка, прислушивалась к разговорам немецких солдат.
Гитлеровцы только и толковали об утреннем происшествии. Шутка ли! Партизаны похитили какого-то важного оберста. Правда, утащить им его не удалось. «Оппель», спасаясь от погони, выскочил на минное поле и взлетел на воздух вместе с пассажирами.
Девушка зашла в чайную, пристроилась в уголке. Собственно говоря, чайная — это до войны, а нынче чайная называлась помпезно и глупо:
РЕСТОРАН Г-НА СИВЫ И К°
«Г-н Сива» — красномордый толстяк со свинячими глазками — орудовал за стойкой, дочка его, перезрелая девица с отвисшей грудью, обслуживала столики, а также (только для господ офицеров!) занималась амурами по умеренной таксе. Здесь вечно торчала гитлеровская солдатня, и поэтому Аня решила заглянуть в заведение господина Сивы.
Увидев юродивую, г-н Сива сделал страшную рожу и замахал коротенькими ручками, словно отгонял от себе нечистую силу.
— Геть!.. Геть отседа.
Солдатня загоготала. Здоровенный фельдфебель, покачиваясь, подошёл к стойке и на чудовищном русско-украинско-немецком языке стал втолковывать господину Сиве:
— Мы имеем бачить айне… как это… плияска. Ферштанден?
Сива засуетился, угодливо изгибаясь, несмотря на огромный, как у беременной бабы, живот, затараторил:
— Айн момент… Айн момент, — и тут же Ане: — А ну, придурок, спляши. Господа немцы желают лицезреть. Пляши, тебе говорят. Чаю с хлебом дам. Пляши!
Аня скорчила глупую гримасу, запела «Цыганочку» и прошлась по кругу, затрясла плечами, захлопала в ладоши.
Танец удался на славу. Солдатня ржала от удовольствия, орала, топала ногами. Господин Сива оказался человеком слова. Вислогрудая дочь его принесла стакан чаю с сахарином и ломоть хлеба. Аня забилась в уголок, притихла. Неподалёку от неё сидел тот самый фельдфебель, который «имел бачить плияска», и его приятель — рядовой солдат в мундире с иголочки, должно быть, какой-нибудь штабной писарь. Они лихо лакали самогонку, пьянели и толковали об утреннем происшествии.
— Говорят, — тяжело отдуваясь, прохрипел фельдфебель, — говорят, будто один из злоумышленников всё же уцелел и скрылся в лесу.
— Чепуха, — перебил его писарь.
— Говорят, они выкрали какие-то документы?
Писарь приложил палец к губам, сделал трагическую мину.
— Тссс… Об этом молчок, в противном случае камрады из гестапо шкуру с нас спустят.
Как ни была взволнована Аня трагической гибелью разведчиков, она не могла сдержать радостного возгласа. Хорошо хоть, что немцы восприняли его, как очередную блажь юродивой. Неужели и в самом деле кто-то из разведчиков остался жив! Не всё потеряно, документы ещё могут очутиться по ту сторону фронта!
Быстренько допив чай, Аня бочком-бочком выбралась из заведения господина Сивы, приплясывая, прошла по улице, добралась до околичного дома. Постучала в окно.
— Пода-айте убогой хлебца три кусочка!
На стук вышла старуха, крикнула зло:
— Три кусочка! Не жирно ли будет?.. Заходи, кусочек, так и быть, дам, христа ради.
Сердитая старуха до войны была директором школы-семилетки, а сейчас содержала явочную квартиру. Ани, приплясывая, зашла в дом.
— Бедная девочка! — заохала «злая старуха». В сущности, она не была ни злой, ни, тем более, старухой. Женщина средних лет. Только платок повязывала по-старушечьи. — Устала небось кривляться.
— Устала, Лидия Васильевна, ещё как устала! А что делать? Война ведь. Одно меня беспокоит… Вот кончится война. Что я тогда в анкетах писать стану? Участвовала в Великой Отечественной войне, служила юродивой, а?
— Глупенькая. Будешь писать: «Разведчица»… Однако хватит болтать. Что нового разведала?
Аня рассказала. Уходя попросила:
— Лидия Васильевна, передайте через связного «бате», чтобы за меня не беспокоились, если на денёк-другой задержусь. Я в лес ухожу. Разведчиков поищу. Они наверняка раненые, нуждаются в помощи.
— Как же ты одна пойдёшь?
— Я не одна. В лесной сторожке дедушка Григорий живёт. Лесник. Он свои владения вдоль ж поперёк изучил. К нему пойду, а уж потом вдвоём отправимся на поиски.
Лидия Васильевна вздохнула.
— Бедненькая ты моя, Аннушка. Думала ли я до войны, что моя лучшая ученица будет изображать из себя юродивую?
— А вы — злую-презлую старую ведьму!
Женщина рассмеялась, погрозила Ане пальцем.
— Ну и молодёжь нынче пошла! Никакого уважения к старшим. Смотри у меня, вот возьму и поставлю тебе «двойку» за поведение.
Аня распрощалась с Лидией Васильевной, вышла, приплясывая, на улицу. Вечерело. Густело, наливалось тёмной синевой небо. Немногочисленные жители деревни, заперев ставни, отсиживались по закуткам. Даже во двор никто не выходил. Приближался комендантский час — попробуй высунуть нос из
