И Света помчалась в медпункт за бинтами и йодом.
Услышав крик Светы, прибежала тётушка Хаджия. Пока Света принесла бинты и йод, она опалила кусок кошмы, приложила её к ране и перевязала ногу.
— Ой, не надо этого делать, тётушка! Так может и заражение получиться. Давайте лучше йодом смажем, — запротестовала было Света.
— Ладно, доченька, видишь, кровь уже перестала идти. А йодом вечером помажем.
Чтобы как-нибудь успокоить перепуганных женщин, Рустам то и дело бодро повторял: «Ничего, заживёт!»
Нехитрая уловка эта, кажется, удалась. Ни тётушка Хаджия, ни Света гак и не догадались, как ему больно и тяжко в эти минуты. Больно не физически, а от беспомощности своей и беззащитности.
Подали плов. Послышалось традиционное: «Берите, берите, пожалуйста!» Но никто первым не решился протянуть руку к блюду. Сидели понурившись, подавленные, грустные. Хорошо ещё, что во дворе появились Евдокия Васильевна и Мухаббат. Вместе с ними пришли облегчение, душевная раскованность…
Вообще, рядом с Мухаббат, предупредительной и ласковой, Рустам отвлекался от своего увечья, чувствовал себя спокойнее и увереннее. Любовь и нежность к ней, предупредительная взаимность этих чувств вытесняли всё мрачное, тоску и уныние. Мухаббат видела это и старалась не отходить от мужа ни на шаг.
Но теперь страда, и дома приходится бывать очень недолго.
Рустам, правда, никогда не жаловался. Он терпеливо ждал Мухаббат. И этим ожиданиям наполнялся весь день, оно отвлекало его от мыслей о себе нынешнем, спасало от тоски и отчаяния. А ещё одной светлой радостью был сын, Адхамджан. Маленький несмышлёный человечек, который так доверчиво замирал под ласковыми пальцами Рустама, когда он снова и снова «разглядывал» сынишку.
… Рустам встал, вышел во двор и направился к матери, занятой стиркой.
— Мама, сколько сейчас времени?
Тётушка Хаджия сразу догадалась, почему сын интересуется временем.
— Рано ещё, сынок. Но Мухаббат вот-вот должна принести Адхамджана.
На душе у Рустама сразу стало светло и радостно, будто солнечным лучом её осветило и обогрело. Ноги сами понесли к калитке. Остановившись здесь, он выжидающе-задумчиво «загляделся» вдаль. Каждый день Рустам таким образом раз по пять подходил к калитке и подолгу стоял, поджидая Мухаббат, хотя знал, что появится она только к вечеру. Он не обращал в это время внимания ни па промозглую сырость, ни на пронизывающий резкий осенний ветер.
Вот и сейчас так. Рустам давно уже стоит у калитки. Но Мухаббат всё нет, её даже не слышно, и он нехотя возвращается в дом. Чтобы не оказаться снова во власти кошмарных мыслей, берёт в руки дутар, на котором за последнее время учится играть. Решает повторить мелодию, которую начала с ним разучивать Мухаббат. Но дутар сопротивляется. В руках Мухаббат он поёт совсем по-другому — мелодично и задорно, задушевно.
Скрипнула дверь. Рустам поднял голову, спросил:
— Это вы, мама?
— Нет, я, Рустам-ака. Не скучали?
Это был голос Мухаббат.
— Ах это ты? — радостно дрогнул голос Рустама. — Устала, наверное?
— Нисколечко!..
Мухаббат старалась говорить весело, беззаботно, хотя на душе скребли кошки. Только что ей повстречался на дороге Максум-бобо и долго читал нравоучение. Пока Мухаббат шла домой, дядины слова продолжали надоедливо звучать в ушах, бередить сердце, словно холодным камнем лежали они на душе. До того тоскливо сделалось, что в тягость стали даже подруги, с которыми возвращалась с поля. При первом же удобном случае она незаметно ушла от них, чтобы уединиться.
Мухаббат хотела было пересказать весь разговор мужу, но не решилась. Рустам — она с болью замечала — и без того за последние дни нервничал больше, чем когда-либо, метался, не находя себе места. Поэтому Мухаббат, едва подойдя к двери, постаралась взять себя в руки, чтобы казаться бодрой и весёлой, заговорила, дурачась, по-детски картавя и шепелявя:
… Благодарю вас, папочка! А мы, чтобы мамуля не устала, помогали ей, сидели на ручках спокойно…
Мухаббат протянула ребёнка Рустаму. Мальчонка, раскинув руки, охотно потянулся к отцу. Рустам нежно поцеловал сынишку в щёчку, в лоб, потом крепко прижал ребёнка к груди и с глубоким вздохом уткнулся носом в его шелковистые волосы.
— Эй, отец, что это вы делаете? — с шутливым удивлением воскликнула Мухаббат.
— Нюхаю, мой цветочек нюхаю. Такого приятного аромата во всём мире больше нет…
— Вот оно что! — зарделась от удовольствия и материнской гордости Мухаббат. — Интересно, а другие дети, как по-вашему, тоже так приятно пахнут?
— Не знаю. Только кажется мне, недаром говорят: каждому своё луной кажется. Мне даже…
— А я! — сразу догадалась Мухаббат, что хотел сказать муж. — Думаете, у меня по-другому? Отнесу утром ребёнка в ясли и до самого вечера места себе не нахожу, тысячи всяких мыслей в голову лезут. Только тогда душа на место станет, когда он снова на моих руках.
— И не говори, Мухаббатхон. Я и сам не знаю, как у меня хватает терпения и сил дождаться вечера. Едва за полдень перевалит, всё моё внимание и слух у калитки.
— А вы, конечно, только за сынишкой скучаете?.. — не без лукавства спросила Мухаббат.
— Ты же сама отлично знаешь, за кем я скучаю. Не будь вас, куда бы мне деться в моём положении…
Рустам глубоко вздохнул.
— Смотрите, не сглазьте меня, — будто в шутку, но дрогнувшим от волнения голосом произнесла Мухаббат. — А то и зазнаться могу, Рустам-ака.
— И говорю то, что думаю и чувствую. Только ты…
— Рустам-ака, — перебила мужа Мухаббат, — вы можете ни в чём не сомневаться! Пусть на душе у вас будет всегда спокойно. Ветром только мелкий хворост сдувает. А моя любовь подобна утёсу. Пусть ветер невзгод попробует даже поколебать его! Я понимаю, вам тяжело, истомились вы в одиночестве. Но ничего, вот скоро подрастёт Адхамджан и будет вам… (Мухаббат чуть не сказала: «Будет вам поводырём», по вовремя спохватилась, прикусила язык, на ходу поправилась)… будет вам помощником в ваших делах, опорой вашей и поддержкой в жизни. Тогда вы с ним сможете ходить везде. Глядишь, и к нам на работу зайдёте. Знаете, как вам тогда легко станет… В поле бы сходили вместе…
— Твоими бы устами да мёд пить, — печально усмехнувшись, произнёс Рустам. — А по правде говоря, это в в самом деле было бы замечательно! Хоть и не увидел бы я этого поля, не насладился бы его бескрайним простором, зато вволю надышался бы свежим ветром. Уже одно это сколько бы мне сил прибавило!.. Ах, как я скучал, как тосковал по этим родным просторам па фронте, как мне не хватало их! Где бы я ни был, перед глазами стояло хлопковое поле, то в нежных переливах цветения, то в белой пене раскрывшихся коробочек. Виделся мне и наш полевой стан, и ты перед ним. Как сладко я грезил, когда меня посещали эти видения, каких только планов, не строил! И цветы часто вспоминались… Знаешь, я даже сейчас будто вижу их: белые, красные, голубые…
— Рустам-ака, вы, наверное, знаете нашего Самадабуву? — обрадовалась Мухаббат, что муж заговорил о цветах, отвлёкся, — … Ну, того, что с верхней махалли. Он привил к белым розам красные, да ещё разных оттенков, и теперь не куст, а настоящий букет. Красиво!..
— Да, цветы — вещь хорошая… Так вот, на фронте…
Сердце Мухаббат сжалось. Такие воспоминания неизменно растравляли душу Рустаму и надолго выводили его из равновесия.
— … Стоит мне на фронте родные поля вспомнить, тебя вспоминаю, твой облик привидится — не могу не подумать о близких до боли просторах. И сейчас так. Это, наверное, потому, что я, как узник, замурован в четырёх стенах. Но ничего, вот скоро подрастёт наш Адхамджон!..
— А может быть, вы к тому времени и прозреете. Ведь сказал же. профессор Филатов…
