Мухаббат снова испуганно спохватилась, но было уже поздно. То, чего нельзя было ни в коем случае сегодня говорить, уже слетело с её языка.
В прошлом году они обращались с Рустамом к знаменитому одесскому профессору, Филатов тщательно осмотрел Рустама, прописал ему предварительный курс лечения, посоветовал, какие и как нужно принимать лекарства. Прощаясь, подбодрил: «У вас повреждён зрительный нерв. Но вы, голубчик, ещё молоды, и потому есть надежда на его восстановление. Пройдёт два-три года, и вы, смею надеяться, сможете различать свет. После этого милости прошу снова в мою клинику!»
Но слова эти почему-то не очень обрадовали Рустама. Ему показалось, что Филатов неискренен, что он лишь утешает безнадёжно больного, не в силах ему помочь. Чего только не предпринимала Мухаббат, чтобы хоть как-то подбодрить окончательно павшего духом мужа.
И вот Рустам снова сетует на судьбу, снова повесил голову. Чтобы вывести его из этого опасного состояния, как-то развеять невесёлые думы любимого и близкого ей человека, Мухаббат решила сыграть на его мужском самолюбии.
— В конце концов, Рустам-ака, — деланно сердито начала Мухаббат, — вы же солдат! Значит, стойкий и выносливый человек. Да вы и доказали уже это на фронте. И потому надо набраться терпения и ждать. А потом надо верить тому, что сказал профессор. Гоните вы от себя всякие непотребные мысли, не принимайте близко к сердцу придуманные страхи. Вы же не на улаке каком-нибудь, если уж на то пошло, увечье получили. Вы же за свободу и счастье Отчизны и родного народа сражались с ненавистным врагом, вы же за всех нас, матерей, жён и невест, стариков и детей, проливали кровь и потеряли зрение. А ведь могло быть и хуже. Вы совсем могли не вернуться с фронта, как не вернулись боевые друзья ваши Карпаков, Туманов, Седых и многие-многие другие. Или не так? А слепота ваша не вечна. Ещё раз повторяю: надо только набраться терпения и ждать. Дождаться надо своего счастливого часа. Даст бог, прозреете, тогда уж вволю насладитесь всеми красками и радостями жизни!..
Рустам порозовел от смущения, ему стало неловко перед женой за свою слабость.
— Да я, признаться, надеюсь в душе. И что мне, собственно, надо? Есть у меня ты, есть мама, Адхамджон… Это даже много, если рассудить. Столько счастья одному человеку!..
— Вот это уже другой разговор! — улыбнулась Мухаббат.
По, помолчав немного, Рустам осторожно положил ладонь на плечо жене и снова спросил:
— Мухаббатхон, душа моя, как ты думаешь, сбудутся слова профессора?
— Сбудутся, обязательно сбудутся! — поспешила заверить мужа Мухаббат в том, во что и сама сейчас верить боялась.
Ведь профессора в Ташкенте не было. Давно. Он снова переехал в Одессу. Только об этом никто, кроме Светы и Фазыла, не знал. Особенно тщательно скрывался отъезд Филатова от Рустама. Стоило ему об этом услышать и он совсем бы упал духом. Как бы там ни было, надеялся на профессора Рустам крепко. «Свет моим глазам может вернуть только этот человек. Многих лет жизни ему и крепкого здоровья. И на моё счастье тоже», — думал часто, взывал неизвестно к кому Рустам. И вот после всего этого разве повернётся у Мухаббат язык сообщить мужу об отъезде Филатова, разве так она жестока, чтобы лишить его последнего проблеска надежды? Нет, она никогда не скажет недобрых, жестоких по отношению к родному человеку слов. Лучше собственный язык проглотить!
— Свожу вас к профессору, Рустам-ака… Только сейчас не время. Вот закончим уборку… Глядишь, к тому времени ваши глаза и сами но себе окрепнут.
— Ладно, Мухаббатхон, потерплю…
Мухаббат отвезла бы Рустама к профессору хоть сейчас. Только как быть с Адхамджоном? Надолго ребёнка оставить, нельзя. И с собой не возьмёшь — очень трудно будет. С таким младенцем, да ещё на зиму глядя, отправляться в далёкий и незнакомый путь? Да его и загубить так недолго. Сам же Рустам потом ей этого никогда но простит.
С мыслями этими Мухаббат забрала сынишку из рук Рустама и распеленала его. Почувствовав неожиданную свободу, Адхамджон тут же поймал себя за ногу и сунул большой палец в рот. Мухаббат рассмеялась.
— Что он делает? — спросил Рустам.
— Нет, вы только гляньте, проголодался, бедненький, и ногу сосёт!
Вошла тётушка Хаджия.
— Невестушка, ты когда же это пришла? А я и не заметила, — воскликнула она и собралась было расстелить принесённый дастархан,
— И сама, мама…, — Мухаббат взяла из рук свекрови дастархан и расстелила его на хантахте, небольшом столике на низких ножках. Потом на скорую руку снова спеленала Адхамджона, передала его Рустаму и вышла вслед за старушкой.
Вскоре она вернулась, и по комнате разнёсся дразняще вкусный аромат наваристой шурпы. Аромат этот всегда мучил Рустама, будил в нём что-то похожее на угрызения совести. Он знал, что в это нелёгкое послевоенное время в доме постоянно ощущались серьёзные недостатки, но ни разу ещё не ел чего-нибудь невкусного, пресного, без мяса. Догадывался, что мама и Мухаббат едят далеко не то. Даже пытался было протестовать, но тётушка Хаджия тихо, зато твёрдо сказала: «Ты, сынок, ешь, что на дастархане. Не бойся, мы с голоду не умираем… А хоть бы и умереть мне, я всё равно последний лакомый кусочек тебе бы положила». «И я тоже, — почему-то шёпотом поддержала свекровь Мухаббат. — Ваше здоровье, Рустам-ака, нам дороже и нужнее, чем всякие разносолы. И давайте не будем больше возвращаться к этому разговору… Мне будет только больно…» Возвращаться к разговору не возвращались, но каждую ложку Рустам нёс ко рту как тяжёлый камень. Мучила мысль, что увечьем своим он как бы присвоил себе право на незаслуженные преимущества, на обидную исключительность.
Тётушка Хаджия всё это замечала. Поэтому во время ужина решила отвлечь сына, с деланным интересом спросила у Мухаббат:
— Что-то, доченька, Каромат давно не видно. Как у неё там дела?
— Пока мы с нею идём одинаково, — сразу раскусила наивную хитрость свекрови Мухаббат. — Но стоит мне зазеваться, и она тут же может обогнать.
— Да, Каромат боевая выросла, дай ей бог всего хорошего. Что на словах, что на деле.
— Мама, сватью не встречали? — озабоченно спросила Мухаббат. — Что-то её сегодня в поле не было видна…
— Приходила недавно. Тёте Дусе что-то нездоровится, не решилась оставить её одну… Да, чуть не, забыла! Нам письмо пришло! Санобар затем и приходила, чтобы принести его. Оно как-то к ним попало. А ну-ка глянь, доченька, что за письмо такое.
Тётушка Хаджия достала из кармана конверт и протянула его Мухаббат.
Быстро пробежав глазами небольшой листок, Мухаббат повернулась к Рустаму:
— Вас в собес вызывают, Рустам-ака. Если завтра подойдёте до полудня к полевому стану, какая- нибудь попутная машина вас подбросит.
Сразу же после ужина тётушка Хаджия ушла в свою комнату. Рустам облокотился на подушку и спросил у жены:
— Фазыла не видела? Что-то давненько он не появляется.
— На клеверном поле возится, работы у него невпроворот. Перепахивает поле. «Пойдёмте, — говорю, — проведаете у нас. Без горячего небось сидите, всё всухомятку». Не согласился. «Катаюсь, — отвечает, — Мухаббатхон, как сыр в масле. Разве в такую горячую пору тракториста оставят голодным?»
— Да, в работу он умеет уходить целиком. И на фронте ни секунды не мог сидеть без дела. Настоящий мужчина. А невеста его Катя! Если бы не она, Мухаббатхон, я бы там навеки и остался, где наша машина на мину налетела. Сама вся израненная, а меня не оставила, на себе, считай, волокла, от верной гибели спасла… Да что же это я!.. Ты всё это уже десятки раз слышала…
— Что-то от Кати никаких вестей нет, — обеспокоенно заметила Мухаббат.
— Я тоже удивляюсь. Дай бог, чтобы она, на счастье Фазылу, была жива-здорова. Бедняга с самыми добрыми намерениями начинал дело, дом закладывал.
— Одно лишь письмо сразу после окончания войны написала, кажется?
— Да, помню.
