подумала она, тревожно обводя глазами комнату. Нет, кажется, всё в порядке… Муж сидит, и, как всегда за последнее время, перед ним раскрыта книга. Впрочем, на этот раз не как всегда. Рустам возбуждён, на лице его радостная и торжествующая улыбка, как у человека, преодолевшего крутой и трудный подъём на желанную высоту. Да и кричал он, теперь, отойдя немного, поняла Мухаббат, радостно, а не тревожно… И мальчонку унесла свекровь, значит, и с сынишкой ничего не случилось…
— Что с вами, папочка, вы, кажется, звали меня? — спросила Мухаббат.
— Иди-ка сюда, иди скорее! Посмотри, чему я научился!
Мухаббат подошла поближе к мужу и взглянула на страницу книги, на которой лежала рука Рустама. Но что там поймёшь, в этих точках!..
Куда смотреть-то? — не выдержала она наконец.
— Этого увидеть невозможно, родная. Я имею в виду — тебе. А если и увидишь, то всё равно ничего не поймёшь. Вот здесь написано «Ленин». Я сам, понимаешь, сам только что это прочёл!
Рустам говорил с такой гордостью, с таким воодушевлением, что состояние его невольно передалось и Мухаббат. С тех пор, как Рустам вернулся с фронта, он ещё ни разу не был в таком приподнятом настроении. Мухаббат, увидев радость на всегда угрюмом и суровом лице мужа, обрадовалась ещё больше, чем он сам.
Она положила руку на плечо мужу и тихо проговорила:
— Вот и конец вашей скуке, тоске и унынию. Теперь книги будут вашими верными и отзывчивыми друзьями. Я как увидела вас радостного, смеющегося, знаете, прямо у самой на душе светло стало и так легко, будто гора с плеч свалилась. Помните, когда я вас провожала на фронт, вы сказали: «Только не надо плакать… Ну, ну же… улыбнитесь. Я хочу запомнить вас весёлой, улыбающейся… Не надо… Вот я вернусь, и мы поженимся». И вот вы теперь дома, всё у нас тихо да мирно, а теперь и радостно. И у меня такая радость, такое счастье, ликование на душе, что слов не хватает передать вам моё состояние. Мне кажется, что я теперь способна горы свернуть!
— И я очень рад, что всё так хорошо, просто здорово устроилось… Всегда бы так было!..
— Будет! По крайней мере мне никогда не хотелось бы больше видеть ваших слёз. Помните — это случилось однажды. Я тогда несколько дней ходила сама не своя, словно меня в воду опустили…
Управившись со стиркой, Мухаббат снова вошла в комнату. Села рядом с Рустамом и стала наблюдать за тем, как он пишет своей «ручкой» — иглой. Присутствие, а главное заинтересованное — он чувствовал это — внимание жены воодушевляло. Рустам с ещё большим рвением отдался новому для себя и пока не совсем привычному занятию.
Прошло ещё несколько месяцев, и Рустам уже довольно свободно читал не только букварь. Теперь он всё чаще просил Кучкарова приносить ему книги, что тот, разумеется, с удовольствием делал. Он не только радовался за Рустама, его учительскому самолюбию льстило то, что он за не такой уж и долгий срок помог своему ученику овладеть хотя бы необходимыми основами новой для него грамоты. А дальше тот уже и сам справится. Воли и упорства у него не отнимать. А перед Рустамом, буквально «проглатывавшим» книгу за книгой, всё шире и ярче, нагляднее и необозримее открывался мир большой человеческой жизни, от которой он так долго был совершенно отделён своей слепотой.
Вскоре и писать Рустам стал довольно бегло, и подолгу теперь просиживал над тетрадями.
— Что это вы всё пишете? — спросила как-то Мухаббат.
Рустам ответил не сразу, чтобы не оборвалась и не пропала мысль, которую он спешил перенести на бумагу. Потом распрямился и повернулся к Мухаббат.
— Сказать, что я пишу? — начал он почему-то таинственным голосом.
— Ну-ка, ну-ка, интересно же!
— Дело вот в чём, Мухаббатхон. Как только я начал сносно читать и писать по системе Брайля, меня не покидает одна заманчивая мысль. Задался я нелёгкой, сам понимаю, целью написать книгу о Великой Отечественной войне. Передать в ней упорство и самоотверженность, беззаветную храбрость и горячую любовь к Отчизне, народу, партии наших бойцов и командиров, лицом к лицу встретившихся в смертельной схватке с ненавистным врагом. О рабочих и колхозниках, поддерживавших своим доблестным трудом в тылу сражающуюся армию, своих отцов с мужей, братьев и сыновей, о тех, кто внёс и свой огромный, неоценимый вклад в великую Победу над чёрными силами фашизма. О таких, как ты, и о тебе. О твоей любви и верности, об умении свято и неприкосновенно хранить эти драгоценные чувства, несмотря ни на что. Как ты на это смотришь?
От последних слов мужа Мухаббат невольно покраснела, в глазах её заблестели слёзы благодарности и нежности, совсем девичьего смущения и любви.
— Что я могу сказать, — едва вымолвила она. — Вот…
Мухаббат порывисто обняла мужа и крепко поцеловала его в лоб, а потом в закрытые глаза. Рустам тоже обнял жену и растроганно прижал к груди.
— Доченька, дядя твой пришёл, — крикнула из соседней комнаты тётушка Хаджия.
Мухаббат вздрогнула от неожиданности и поспешно вскочила с места. Взяла из ниши одеяло и постелила его в почётном углу. Так принято в каждом узбекском гостеприимном доме, кто бы в него ни пожаловал.
— Зачем это он пришёл?
— Наверное, помириться хочет? — высказал предположение Рустам.
Максум-бобо на некоторое время задержался на террасе, стряхивая с одежды снег. Потом снял с головы обмотанную чалмой бархатную тюбетейку и вошёл в комнату. С Рустамом он поздоровался за руку, а Мухаббат только кивнул, после чего прошёл и сел на приготовленную для него курпачу. Последовала короткая традиционная молитва, благословляющая дом и его хозяев. Проведя в заключение молитвы жёлтыми ладонями по жёлтому лицу, Максум-бобо начал расспрашивать Рустама о житье-бытье и здоровье. Видно было, что он никак не может перейти к главному, ради чего, собственно, и пришёл в этот дом.
Мухаббат решила было, что после такого собрания они с дядей никогда больше не будут встречаться. Во всяком случае она никак не ожидала, что он сам заявится к ней в дом.
Да, так оно поначалу и было. Максум-бобо при встречах делал вид, что не узнаёт племянницу, и отрешённо смотрел мимо или даже демонстративно отворачивался. И вот сам переступил порог так ненавистного ему за последнее время дома. С чего бы это?..
Между тем Максум-бобо сидел на почётном месте с деланной невозмутимостью и даже важностью, как в былые времена, будто и в самом деле ничего не произошло.
Мухаббат не выдержала и вышла из комнаты. Максум-бобо пододвинул к себе лежавшую па столике толстую книгу и, внимательно разглядывая её, спросил у Рустама:
— Что это за книга?
Рустам хотел было ответить резкостью и даже грубостью, сказать этому злому и бессовестному старику, причинившему ему столько боли, что-нибудь колкое, обидное. Максум-бобо вполне всего этого заслуживал. Но он сам пришёл в дом. Значит, был не только родственником, но и гостем. А в каком это узбекском доме обижают гостей, даже нежеланных? Почитай, говорят в пароде, гостя больше отца и матери.
И Рустам ответил глухо, с трудом сдерживая неприязнь:
— Это всё наша, «безглазых учителишек», наука…»
— Смотри-ка, что за чудеса! — искренне изумился, постаравшись пропустить мимо ушей довольно прозрачный намёк Рустама на его чёрствость и бессердечие, Максум-бобо и начал перелистывать действительно необычную для него книгу со сплошными точками вместо букв. — А я ведь совсем недавно видел на базаре точно такую же большую и толстую книгу. У гадальщика.
— На вашем базаре всё можно увидеть, — как не сдерживался Рустам, по голос его прозвучал резко, особенно на слове «вашем». — И я немало диковинного повидал на базарах, когда ещё мог видеть. Только эта книга вашему гадальщику не по зубам. Знаю я их. Развернут перед собой книгу потолще, чтобы простаки пошире рот разевали от удивления, и начинают поджидать того, кто глупое других окажется, поверит, будто по ней и в самом деле можно предсказать человеческую судьбу. А уж тому, кто клюнет на их уловку, начинают болтать всё, что на ум набредёт. Вот и всё их гадание!..
Максум-бобо почувствовал, в каком сейчас настроении Рустам, понял — одно неосторожное слово — и тот снова взорвётся в неудержимом гневе, как тогда, на полевом стане. Поэтому, стараясь придать голосу
