учетом того, через что она прошла.
— Все это делает нашу жизнь очень сложной.
— Могу себе представить.
Все приходится чистить снова и снова. Скрести полы, ручки и поверхности, опрыскивать их дезинфицирующими средствами, а воздух должен быть все время холодным, как из холодильника. Всю ее еду надо промывать и запечатывать в вакуумные упаковки, только после этого она решала, будет есть или нет. Эдвард видел, как день ото дня корни страха вгрызались в нее все глубже, пока она уже почти не могла нормально жить, а он уже не мог с этим справляться.
— Она так страшно похудела. Она боится бактерий в собственном теле. Она жила на верхнем этаже дома, отказывалась встречаться с людьми, а сейчас пропала.
— Как пропала?
— Это кажется невозможным, но это правда. Мы думали, вы знаете.
— У вас есть какие-нибудь предположения, куда она могла бы пойти?
— Она могла пойти куда угодно, вот что самое странное. Мы крайне нуждаемся в вашей помощи. Вы не могли бы приехать сегодня?
«Вот это поворот, — подумал Эдвард. — Ее семья потратила год на то, чтобы от меня избавиться, а теперь я им нужен».
— Думаю, смогу. А вы с братом в порядке?
— Мы — прекрасно. Мы принимаем меры.
— У вас в семье сделали прививки?
— Нет, Мэтью и отец уверены в том, что Господь хранит нас. Вы помните адрес?
— Конечно. Я буду примерно через час.
Он удивился, что они вообще решили позвонить. Братья клеймили его как человека науки, принадлежащего к племени, которое способствовало возникновению нынешнего кризиса. Люди вроде него подогрели планету и генетически модифицировали ее плоды, вызвав их избыток и дурные поветрия. Религия братьев стремилась изгонять грешников, а вера их была мстительной. Вообще, людей, которые стремились всех осуждать, следовало избегать. Но он должен был поехать ради Джилл.
Он заблокировал дырку в двери коротким стальным прутом и решил проблему оставшегося пространства, приварив к нему жестяную крышку от коробки с печеньем. Не идеальный выход, но на время сойдет. Скоро сядет солнце. Над кафе напротив зажглась красная неоновая вывеска «Kentucky Fried Сhiken». Это была единственная часть магазина, которая все еще оставалась целой. Погромщики разнесли большую часть всех кафе по продаже джанк-фуда в районе, ища кого-нибудь, кого можно было обвинить в происходящем.
Инфекционисты объясняли всплеск численности крыс тремя причинами: более влажные и теплые зимы вызвали затопление, которое привело к увеличению периодов спаривания крыс и выгнало их из-под земли. Городской совет сократил расходы на уборку улиц. И самое ужасное — службы по вывозу мусора не успевали справляться с мусорными контейнерами, переполненными куриными костями и булочками из-под бургеров. За год численность крыс возросла на тридцать процентов. Они бурно расплодились в дренажной системе лондонского вокзала Виктория, в канализации и в сточных водах, в туннелях метро и в железнодорожных тупиках. Под городом находится лабиринт запутанных трубопроводов, которые имеют выходы почти на каждую улицу. Они двинулись в сады, а потом и в дома, захватывая все, что оставалось до сих пор незанятым.
Один статистик, на которого часто ссылались, предположил, что за какие-нибудь пять лет одна- единственная пара крыс может произвести на свет почти сто миллионов крысят. Верным признаком того, что крысиное поголовье продолжало расти и пополняться, было то, что их уже можно было видеть днем: голод гнал их наружу, на свет и в плотно заселенные районы. Они больше не знали страха. Более того, они чувствовали, что их боятся.
Эдвард всегда знал об опасностях болезни. Будучи молодым студентом-биологом, он изучал патогенные микробы. В Лондоне не было случаев чумы уже почти сто лет. Средневековая Черная смерть[38] некогда унесла треть населения Европы. Бактерия Yersinia pestis была уничтожена лондонским пожаром 1666 года. Чума вернулась, чтобы поглотить десять миллионов индийцев в начале двадцатого века, и совсем недавно — в 1994 году — убила еще двести человек. Теперь она возвращалась с новой, страшной силой и ярилась вовсю. Она разъезжала на инфицированных крысиных блохах, прибывших в контейнерах с Востока, или распространялась из плохо обработанного дезинфектантами грузового самолета, — никто точно не знал, и все стремились кого-нибудь обвинить. Крысы несли лептоспироз, хантавирус и лихорадку, вызываемую крысиным укусом, и это если говорить только о смертельных болезнях.
Эдвард проехал через пустые улицы возле Кингз-Кросс, плотно закрыв окна своего «пежо»; кондиционер гнал ледяной воздух. Лежащий напротив Макдональдса почерневший раздутый труп был частично покрыт большим картонным щитом в форме мороженого «Карамельный МакФлюррис». Похоже, это сделали, чтобы предоставить умершему человеку хоть какое-то убежище в смерти, но это благое намерение вызывало только еще большее отвращение. Он в первый раз увидел мертвого на улице, и это его шокировало. Это означало, что службы совсем не справляются или что людям стало все равно. Большинство инфицированных забирались в уединенные уголки, чтобы умереть, хотя на этот раз на их домах и не рисовали красных крестов, предупреждающих, что они не должны покидать дома.
Бациллы чумы эволюционировали в своих смертельных проявлениях. Чума больше не вспухала лимфатическими узлами на шее, под мышками и в паху. Она направлялась прямо в легкие и вызывала разрушительные внутренние кровотечения. Смерть приходила быстро — легкие наполнялись гноем и жидкостью, вызванными сепсисом. В принципе, существовала вакцина, но когда разразилась эпидемия, она оказалась бесполезной. Тетрациклин и стрептомицин — антибиотики, некогда считавшиеся эффективными при борьбе с чумой, также не справлялись с возникающей устойчивостью к лекарствам. Оставалось только жечь и дезинфицировать; воздух в городе пах и тем, и другим, но это было лучше, чем запах смерти. Лето было жарким, и безветренные вечера были наполнены зловонием гниющей плоти.
Эдварда привили еще в колледже. Джилл обвиняла его в том, что он не успел вовремя сделать прививку сыну. Сэму было четыре месяца, когда он умер. Его колыбельку оставили возле открытого окна. Они могли только догадываться: крыса залезла в комнату в поисках еды и приблизилась к колыбели настолько, что блохи перескочили с нее на свободное пространство, где принялись размножаться. Бледная кожа ребенка почернела от некроза еще до того, как переутомленные врачи из больницы Юниверсити- Колледжа успели его осмотреть. У Джилл быстро развилась фобия, связанная с микробами, и через несколько недель братья забрали ее к себе.
Эдвард бросил колледж. Теоретически было как раз походящее время остаться, потому что студенты- биологи включились в гонку по поиску более действенного оружия против болезни, но он больше не мог выносить погружения в этот предмет, потому что накануне был свидетелем того, как в том же самом здании умер его собственный ребенок.
Он сам не понимал, почему не убежал куда-нибудь в деревню, как это сделали многие. Там было безопаснее, но полного иммунитета не было ни у кого. Он обнаружил, что ему трудно думать о том, чтобы бросить город, где он родился, и был зачарован этой медленной фильтрацией населения. Мрачное спокойствие объяло даже самые перенаселенные районы. Не было туристов: никто не хотел лететь в Британию. Люди стали бояться человеческих контактов и сводили путешествия к минимуму. «Коровье бешенство по сравнению с этим — пикник на природе», — подумал он, мрачно ухмыльнувшись.
Маленькая машина проскочила Аппер-стрит до конца, направляясь к Шордичу.[39] На отливающей золотом щебенке лежали длинные тени. По Сити-Роуд мела «пурга» из газетных обрывков, что делало улицу заброшенной. Эдвард повернул руль, вглядываясь в прохожих. Он уже давно думал о них как о тех, кому удалось выжить. На дороге почти не было машин, хотя он с удивлением разминулся с обычным рейсовым автобусом. На Олд-стрит и Питфилд-стрит возле входа в закрытый супермаркет копошилось нечто перетекающее, напоминающее амебу. Когда он проехал мимо, во все стороны рассыпались блестящие черные крысы. Их совершенно невозможно переехать, как бы быстро ты ни мчался.
Крыс сейчас было больше, чем людей, приблизительно по три на каждого мужчину, женщину и
