Бастиан нахмурил брови:
– Пей давай! Лоэ предупредил: не выпьешь до дна, рёбра не срастутся. Он туда намешал какой-то гадости, если что, нос зажми – и залпом!
Эрван послушался: жидкость раскалённой струёй потекла через горло в пищевод, лавой заплескалась в желудке… Когда Эрван вытер слезы и отдышался, по жилам разлилось приятное тепло, боль отступила. Слегка закружилась голова, горизонт начал мягко раскачиваться.
«Зря я столько сразу… – запоздало сообразил Эрван. – Да ещё натощак…»
Голос Бастиана отдалился, потерял чёткость, превратившись в смутное бормотание. Эрван украдкой ущипнул себя за ладонь, замотал головой. Навострил уши.
– …Лоэ всё в толк не возьмёт: как ты ухитрился сам себе ребра переломать? Грудью о румпель бился, что ли?
Эрван почувствовал, как запунцовели щеки.
«Спасибо, хоть темень! Дай Бог, не заметит…»
Тихо ответил, избегая насмешливого взгляда:
– Может, и так. Не помню.
– Не помнит он… Ладно, дело прошлое. А что до умных, как ты выразился… – Боцман ехидно фыркнул. – Лоэ просил сказать тебе кое-что. Передаю дословно: «Ты всё сделал правильно». Правильно, понял? И не забивай башку всякой дурью – не идёт тебе.
– А капитан? – Эрвана охватило чувство стыда, запоздалое и оттого ещё более сильное: как он мог сидеть здесь, изобретая нелепые обиды, когда Салаун был едва не при смерти? И вспомнил-то о нём случайно… Скотина.
– Что капитан? Надеюсь, ты его здоровьем интересуешься, а не мнением о своей драгоценной особе? Или ты и на него тоже… дуешься? – с насмешкой произнёс Бастиан, но, видя раскаяние Эрвана, продолжил чуть мягче: – Оклемается капитан. Лоэ сказал, значит, так оно и есть.
– А ты сам его… видел? – тихо спросил Эрван.
– Ну да. Я ж только что с «Горностая». Глаза твои где? Не видал, как ялик причалил?
Бастиан задумчиво всматривался в лагуну, где стояло на якоре изувеченное судно.
– Слаб он ещё, конечно. Как дитя – хоть с ложечки корми! Может, Лоэ и кормит, кто его разберёт… – буркнул он после паузы.
– Не говорит почти, тяжело ему. Но кое-что и он тебе передал.
Бастиан медленно сунул руку за пазуху, ухмыляясь нетерпению Эрвана. Вытащил кулак, разжал: на мозолистой ладони тускло поблёскивал знакомый камень в грубой оправе.
От удивления Эрван почти протрезвел:
– Это… это… Неужели мне? – выдохнул он наконец.
Бастиан скупо улыбнулся:
– Знакомая штука, я вижу. Как там Хлыст говорил? – Боцман продолжил глубоким и чистым голосом, слова размеренно срывались с губ – Эрван ни разу не слышал, чтобы боцман говорил так: – «…Иногда эти камни называют морскими сапфирами, иногда – солнечными. Они поистине бесценны, потому что никто не знает, откуда они берутся и как их добыть. Говорят, что они и не камни вовсе, а застывшие слезы океана. Кто знает… Но одно известно точно: никто и никогда не находил их на суше. Камней этих вряд ли больше десятка, и владельцы берегут их как зеницу ока – потому что нет для людей моря ничего ценнее».
Эрван ошалело уставился на боцмана: остатки хмеля разом вылетели из головы.
«Ты знаешь Хлыста? И о сапфире? Откуда? Кто ты, Бастиан? И что скрываешь?»
Эрван не успел задать ни одного вопроса – боцман приложил палец к губам. Затем печально и тихо продолжил:
– Да-да. И я был моложе, и Хлыст… Но он уже тогда учил – а я учился.
Бастиан мечтательно усмехнулся.
– Я, может, и во флоте остался только потому, что сильно мне эти слова в душу запали. Больно интересно стало: как они хоть выглядят – слезы эти? Вот и посмотрел. Сподобился.
Он обернулся к Эрвану, осторожно положил руку на плечо:
– Я, может, всю жизнь к этому шёл – в душу океану заглянуть. Да без толку: так и суждено, видно, до смертного конца матросню по палубе гонять. А у тебя – получилось. Доходит, почему?
Эрван молчал, не отрывая взгляда от печального, разом постаревшего лица боцмана.
– Да потому, что ты всё сделал правильно. С начала и до конца.
Боцман помолчал с минуту. Затем продолжил обычным тоном: резким и не терпящим возражений:
– И нечего себя упрекать – нечего и не за что!
– А… тебе?
– Что – мне?
– Ну-у… упрекать?
Бастиан убрал руку. Встал. Посмотрел на Эрвана сверху вниз:
– Мне – есть.
Улыбнулся: в свете луны сверкнули белоснежные зубы.
– Ладно, смотри не засиживайся, герой, – рёбра выстудишь.
Хруст тяжёлых шагов по песку. Все тише и дальше.
– Баст! – тихо окликнул Эрван.
– Ну?
– Спасибо тебе. За всё.
Глухой смешок из темноты.
– Не за что, парень. Не за что.
Тишина.
Эрван не знал, сколько прошло времени. Он не обращал внимания на затёкшие ноги, ноющие ребра, на проникающий сквозь рубаху холод.
Ничто не могло поколебать воцарившийся в душе покой. Под ночным небом, на узкой полосе песка между мрачной лентой леса и отступающим прибоем он остро и глубоко переживал давно забытое чувство: чувство дома.
– Я всё сделал правильно, – пробормотал он. – И я там, где нужен. Этот урок я запомню: быть дома – значит быть там, где нужен.
Он слабо улыбнулся. По-хозяйски оглядел песчаный пляж, еле слышно шелестящий лес, бормочущее во сне море. Прислушался к нестройным голосам у костров:
«…И ждёт на пирсе любезница Мэй, когда я вернусь домой…»
Встал и пошёл к людям.
