сила, в точности равная весу вытесненной жидкости. И ей все равно, Архимед твоя фамилия, Фарадей или Пупкин. Даже неблагородно как-то: целый физический закон — и любой плебей бери и пользуйся. То ли дело магия. Удел избранных. Тут какой-нибудь Гэндальф произнесет 'люмос' — и, пожалуйста, елочка горит. А то и целая дубовая роща. А какой-нибудь Фродо может этот самый 'люмос' выкрикивать до хрипа и даже трубку себе не раскурит.
— Ну, дразнюсь немножко. Но мы отвлеклись от темы.
— Так вот. Магом, конечно, может стать не каждый. Но ведь и ученым, наверное, тоже.
— Конечно.
— Но ведь учат этой вашей физике в институтах, хотя Эйнштейн из каждого студента не получится.
— К чему ты? О магических школах я и так читал — в том же 'Поттере'.
— Да просто к тому, что тут все, о чем мне на лекциях читают, здорово похоже на то, что ты мне про физику рассказывал. Только маг сам себе и инструмент наблюдения, и наблюдатель, и датчик, и этот, как его… прискоритель частиц.
— Ускоритель. Неважно. Что значит 'сам себе'?
— Ну, нас учат слушать, что там, во внешнем мире происходит, а потом смотреть, как бы это естественное течение можно чуть-чуть перенаправить, чтобы получить хотимый результат.
— Какой?
— Тот, который хочешь. А как правильно сказать?
— Э-э… Да нету такого слова. Желаемый, наверное. Мы тут с тобой русский напрочь забудем.
— С тобой забудешь… Ну вот, ты меня опять сбил.
— Ты про хотимый результат говорила. И про науку.
— Ага. Вот смотри. Этот твой Ньютон смотрел-смотрел, как яблоки падают, а потом придумал, как это к делу приспособить. Или Архимед в ванну сел, прислушался к тому, как у него пузо всплывает, и придумал, как… Чего он там придумал про корону?
— Ну, придумал-то он, как объем подсчитать, но это опять-таки неважно. А что маг?
— А маг слушает мир и воздействует на него. Для этого не обязательно придумывать новый закон. Но вот мне нужно услышать, почувствовать, как огонек на свечке… не знаю, дышит, наверное, живет — а потом помочь ему дышать по-другому, чтоб он по комнате полетал.
— И все это силой мысли?
— Ну, да.
— А как же работа с энергиями, подпитка магией из окружающего пространства?
— 'Это мы не проходили, это нам не задавали'.
— А всякие там лягушачьи лапки и магические кристаллы?
— Ты еще кровь девственниц вспомни, — по-моему, Юлька пыталась меня шокировать, и ей это удалось. — Не знаю, может быть, это вообще враки. А, может, пожевав лягушачью лапку, земной волшебник мог лучше чувствовать внешний мир. Или сильнее на него воздействовать. Пап, я ж только вторую неделю учусь. Ты бы много мог про свою физику рассказать после двух недель обучения?
— Я и сейчас много не расскажу. Я ж не доучился.
— Я тоже. И не знаю, доучусь ли, — Юлька вдруг погрустнела.
— Отчего такой пессимизм?
— Понимаешь, они тут с этой магией с детства живут. А я простых вещей сделать не умею. Лиина, конечно, говорит, что я способная. Но я же вижу, у меня ничего не получается. У всех получается, а у меня нет.
— Так ты же говорила, что фокус с огоньком только у четырех человек в классе получился.
— Ага. Только столько других фокусов получается у всех, кроме меня. Они как танцуют, а я словно только ходить учусь.
— Ну и что? Кто тебе сказал, что пришелец из другого… э-э… пространства, в котором про колдовство только в дешевых книжках и пишут (ну, и в дорогих тоже), должен сразу по попадании в мир колдовской всех местных Хоттабычей, Дамблдоров, Гэндальфов и прочих носителей большой белой бороды заткнуть за пояс? Так только в тех дешевых книжках и бывает. Герой провалился в черную дыру, открыл глаза — а вокруг одни колдуны с мечами. Делать нечего, герой быстренько учится колдовать и фехтовать, тренируется от месяца до года — дольше авторская фантазия не позволяет, а потом бац — и становится сильным. Спасает мир и прекрасную принцессу заодно. Они живут долго и счастливо и вместо того, чтобы умереть в один день, проваливаются еще в одну черную дыру. Чтоб автор мог написать продолжение.
Юлька несмело так улыбнулась. Конечно, такого количества фантастической дребедени, как я, она не прочла, но прочитанного хватило, чтобы оценить мою ядовитость.
— Так ты думаешь, у меня получится?
— Юль, я ничего не думаю. У меня просто нет оснований для этого непростого действия. Мы можем верить или не верить Лиине в ее оценках твоих способностей. Но вот что я тебе скажу. Всякая школьная программа рассчитана на некоего среднего ученика. Не в смысле троечника, а в смысле усредненного по какой-то статистике. Отучилось по ней человек триста, а лучше три тысячи — и уже понятно, кого как лучше учить, давать сначала алгебру, а потом геометрию или наоборот. Если программа создается с нуля, бедный создатель вынужден ориентироваться на себя (хотя учить ему предстоит других, и тут уж все зависит от его гениальности). Так вот — на тебя тут ориентироваться ну никак не могли. Ты — не отсюда. Ставят тебе двойки (или что там у вас ставят?) — так это всего лишь означает, что ты не вписываешься в какие-то рамки. Ну и не вписывайся на здоровье, ты и не обязана, они не под тебя делались. Выйдет из тебя великая волшебница Виллина — хорошо. Не выйдет — ничего страшного, как-нибудь обойдемся без величия и волшебства.
— А как жить будем?
— Гадский вопрос, на пять дюймов ниже пояса, — теперь мне ее удалось смутить. Один-один, с удовлетворением подумал я (хотя вроде уже и большой мальчик, и цитата все равно спертая). И продолжил: — Ну, почем я знаю, как. Как-нибудь. Я вообще не знаю, как тут жить можно. Видишь, Бержи меня уже припахал. Теперь еще этот математик ваш прицепился. Авось, найдем, как на знаниях предков прокормиться. Уже хорошо, что атмосфера здесь, в общем, демократичная и до знаний охочая. Ни тебе инквизиции, ни КГБ. Живи, чужак, да радуйся. Радуйся, кому сказал!
— Всем пацакам надеть намордники… — но возражала она, кажется, больше из врожденной вредности. Мне таки удалось если не вывести ее из депресняка, то хоть заставить взглянуть на ситуацию под другим углом (сорри за американский шаблон). И то хлеб.
Кстати, о хлебе. Юлька-то права. Живем мы тут из милости принимающей стороны, и как долго это будет продолжаться — Бог ведает. Честно говоря, хотелось экономической самостоятельности. На гражданство в нашем понимании этого слова было плевать: ну не буду голосовать (если тут додумались до демократии) и нести всеобщую воинскую повинность — и ладно. Не больно и хотелось. А вот возможности зайти в лавку и купить одежку или еду здорово не хватало. Обращаться за каждой мелочью к хозяевам не хотелось (из-за дурацкой стеснительности), а сами они о многом не догадывались. Надо бы с ними об этом поговорить. Хотя не хочется — больно тема щекотливая. Даже дома я не любил общаться по денежным вопросам. А уж тут… 'Ребята, спасибо, что вы нас кормите. Скажите, вы и дальше будете нас кормить или как? А если нет, помогите найти работу. Правда, я ни черта не умею'. Интересный разговорчик. Бержи, конечно, частично его предвосхитил… Ладно, поговорю с ним. Завтра же.
Увы, назавтра Бержи куда-то запропал, а телефонной связи тут то ли не было, то ли мне о ней не сообщили. Три дня я сидел в доме сыч сычом. Так что, когда на четвертый пришла Лиина, пришлось финансовые вопросы обсуждать с ней.
— Дмитрий, я очень рада, что вы заговорили об этом, — ее чопорности хватило бы на всю британскую королевскую семью. — Надеюсь, вы понимаете, что ваше содержание обходится университету недешево. Конечно, принесенные вами знания бесценны, и декан факультета механизмов весьма доволен сотрудничеством с вами.
Я вытаращил глаза с таким выражением непонимания, что Лиина смилостивилась и перевела:
— Бержи, Бержи в восторге от ваших схемок и придумок. Но, увы, я не могу сразу превратить эти
