— А кто тогда?
— Браконьеры.
— Кто-кто?
— Ну, те, кто занимаются незаконной охотой.
— Да какие законы в такой глуши? Здесь любая охота законна — лови, кого хочешь, и будь готов, что кто-то захочет поймать тебя.
— Не понял…
— Чего не понять. Тут и медведи водятся, и прочие… зверушки.
— Ну тогда не просто охотники, а какие-нибудь собиратели редких растений. Или уж не знаю, чего можно найти в здешних лесах.
— И поэтому они без всяких слов на нас кинулись? Впрочем, давай посмотрим, что у них тут.
Он аккуратно распутал завязки торбы и высыпал ее содержимое на траву. Какие-то неопрятные куски мяса, то ли печеного, то ли просто обугленного, обернутые в увядшие листья. Точильный брусок, грязный, засаленный и неровный. Моток грубой веревки из растительных волокон. Что-то вроде капкана. Котелок. То ли туесок, то ли футляр из коры. Всяка мелочевка: небольшой ножик, клубок ниток (кажется, даже не ниток, а сухожилий) с торчащей иглой, которая при необходимости вполне могла заметить дротик, рыболовные крючки, довольно громоздкая местная разновидность зажигалки.
— Ага! — Сайни развернул сверточек из похожей на брезент ткани. — Знаешь, что это?
Я помотал головой.
— Вот это — он показал камешек с полкулака размером, оплетенный серебристыми проволочками —
— Куда?
— Как это 'куда'? Куда ты шел, пока не встретился с этими красавцами. Мыться. И воды набрать.
Честно говоря, после внеплановой нагрузки шевелиться вообще не хотелось. А Сайни, кажеся, взбодрился. Так что я, кряхтя и охая, оторвал спину от коряги, а задницу от сырой земли (куда более сырой, чем хотелось бы) и поплелся следом за неугомонным Сержантом. Который, судя по его познаниям о противнике, тянул по меньшей мере на капитана. Тот вполне естественным жестом подхватил с травы трофейный котелок, По-моему, довольно увесистый, судя по толщине стенок.
Я вынужден был задержаться, обшаривая подлесок в поисках нашей кастрюльки. Она нашлась в зарослях местного аналога крапивы — листья совсем другие, а жжется точь-в-точь как наша. Пришлось, чертыхаясь, выдирать беглый сосуд оттуда с помощью корявой и не слишком чистой ветки (впрочем, тут все было не слишком чистое). Руки все равно обстрекал, но посудину добыл. Кажется, она почти не пострадала от столкновения с физиономией здешнего 'работника ножа и топора'. Только край слегка помялся. Ну и мыть ее, понятное дело, теперь придется.
Озерцо оказалось мелким и с таким илистым дном, что, вздумай мы там плескаться, мигом бы все перемутили. Поэтому сперва черпнули воды котелками, ополоснули их, набрали в один воды на варево, а из другого принялись друг другу сливать, стоя на твердой… нет, не земле, а коре дерева, служившего нам мостками. Полной чистоты добиться не удалось (одежду мы и не пытались стирать, даже высушить и выколотить вряд ли получится), но хоть первую грязь оттерли. Впрочем, тоже не очень. Я уж несколько дней как не брит, и в щетине наверняка осталось глины на горшочек средних размеров: пот-то с морды смахивать приходилось регулярно, а лапы все перепачканы. Сайни изо всех сил пытался вычистить свою бородку, но, кажется, тоже не преуспел. Она, правда, у него почти под цвет местных почв, так что особо не видно. В общем, как там у Горина с Рязановым: 'Арапом быть перестал, но до русского тебе еще мыться и мыться'.
— Сайни, — вдруг сказал я, — как-то я легко его убил. И почти ничего не чувствую…
— А должен? — то ли издевается, то ли вправду недоумевает.
— Ну я же человека убил…
— Врага, — жестко поправил он. — Врага, который на тебя напал. Впрочем, насколько я смог понять, убивал его вовсе не ты.
— А кто? — кажется, совесть моя обрадовалась возможности таки переложить грех на кого-то другого.
— Твое тело. Само. Есть такое понятие — 'разум тела'. Когда ты, например, на скользкой тропинке оступаешься, ты ведь не начинаешь думать 'а что теперь делать?'. Руки сами машут, ноги сами пляшут… Так и здесь. Лови! — он вдруг бросил мне скомканное полотенце, которым вытирал руки. Я поймал.
— Видишь? Для тебя, то есть для твоих рук и ног, отразить нападение было не многим сложнее, чем поймать тряпку. Ведь твое тело это уже помнит, умеет. Не без моего участия… Вот если бы ты прикидывал, как к ним ловчей подобраться, или если бы кого-то из них знал лично и решал, убивать или нет, то действовал бы твой разум. А так — одни отработанные привычки тела.
— Постой-постой. Ты тренировал меня как убийцу?
— Можно подумать, ты не знал. Знал прекрасно, что те движения, которые мы разучиваем, могут и покалечить, и убить. Только надеялся, что применять их никогда не придется, а уверенности они тебе добавят. Но вот, видишь, пришлось. И если бы не эти тренировки, возможно, ты лежал бы сейчас у того бревнышка, а эти двое копались бы в твоей сумке. Так что не бери дурного в голову.
Последней поговорке я лично научил напарника. Видя, что я еще колеблюсь, он добавил:
— Напоминаю: я все еще числюсь твоим телохранителем. То есть моя задача — максимально тебя обезопасить. Наши тренировки — это всего лишь часть моей работы по этой самой безопасности, — кажется, он таки начинал раздражаться по поводу моей 'интеллигентской мягкотелости'.
— А как ты понял, что нужно вмешаться? По шуму? — я поспешил сменить тему.
— Скорее, по его отсутствию. Ты ведь взял с собой топорик, и я все ждал, когда ты его пустишь в ход. А ты не стучишь и не стучишь, что мне показалось странным — вряд ли ты нашел бы проход сквозь поросль. Вот и пошел проверить.
— Как-то быстро…
— Наверное, быстро шел…
Все равно не складывалось, но мне уже было не очень интересно — усталость давала себя знать. Возбуждение схлынуло, и спать хотелось даже больше, чем есть. Даже не столько спать, сколько вытянуться и расслабиться. А еще ведь надо палатку ставить, переодеваться — не лезть же в спальный мешок эдаким чучелом.
— Слушай, я читал, что в бою время замедляется. А у меня не замедлилось, — и чего я так упрямо тянул этот разговор?
— Бывает, замедляется. Но не всегда. Раз у тебя этого не произошло, значит, не надо было. Ты и так справился, без перехода…
— А с этими что будем делать? — я махнул рукой в сторону тел.
— А что с ними делать? Оставим, лес свое заберет. Или ты их съесть хочешь? Так мясо старое, и, небось, с болезнями, — по-моему, он совсем не шутил.
— Как съесть?! Людей?
— А у вас это не принято?
— В цивилизованных странах — нет. У нас поедание людей — признак дикости. Только самые примитивные дикари на такое способны.
