сырой, а теперь уже подсохшей земле. Уверял, что такую обувь носят только
Как по мне, эти фрагменты дорог шли, как сказал поэт, 'из ниоткуда в никуда': внезапно начинались и так же внезапно заканчивались. Причем не 'словно ножом отрезанные', а вполне буднично — земляным тупичком, поросшим какими-то сорняками и кустиками, сквозь которые еще на десяток метров вперед проглядывали остатки покрытия. А потом — лес. Или овраг. Или болото. Уж как повезет. Кажется, мы давно миновали 'контрольную зону': только раз встретилась нам магическая ловушка в начале (если смотреть с нашей стороны) участка дороги. Сайни ее легко обнаружил и обошел. Причем, кажется, не он первый: чуть заметная, но все же вполне идентифицированная тропинка сквозь молодую поросль виднелась.
Но дороги все же встречались редко. В основном приходилось довольствоваться то звериными тропами (звери, судя по оставленным ими весьма конкретным и ароматным следам, были немаленькие), то оврагами и руслами ручьев. Полдня брели прямо по воде: ивняк по берегам был до того густ, что, казалось, уже растет в виде одной большой корзины. А дно оказалось на удивление плотным — что-то вроде песка с мелким гравием. Несколько раз удавалось даже ехать по воде, а не вести велик в поводу.
— Ты уверен, что они тут шли? — по-моему, я окончательно задолбал Сайни, повторяя этот вопрос по сто раз на дню. Сперва он отвечал утвердительно и даже пытался приводить аргументы. Но потом, убедившись, что я в упор не вижу множество явственных для него следов, махнул рукой и замолчал. Я было решил, что он таки заблудился и виду не подает. Но после того, как мы дважды за день находили следы стоянок, причем однотипные — одно и то же количество костров и лежбищ явно говорило само за себя — полностью признал мастерство своего спутника и даже не пытался узнать, как он это делает. Понял, что все равно не смогу так же. Прям Кожаный Чулок какой-то, чесслово. Или Дерсу Узала. Или Арагорн. Разве что трубку не курил (и слава Богу!). М-да. Арагорн на велосипеде — это уже не Толкиен, это Марк Твен.
Он, кажется, почувствовал во мне эту перемену и по собственному почину принялся мне объяснять:
— Вот смотри, тут явно соскользнул каблук. Вот тут рубили дрова для костра: видишь следы лезвия? Так ни сломать, ни скусить ветку не получится. Рубили, по-моему, длинным обоюдоострым клинком: замахиваясь, надрезали еще и этот сук сверху. А вот здесь пытались подстрелить оленя у водопоя. Промазали.
— Почем ты знаешь, что промазали? Я понимаю, что если б убили, то видно было бы, что тащили. А вдруг он со стрелой в боку убежал?
— Не убежал, — Сайни выдернул из глубины кустов стрелу с растрепанным оперением.
Пару раз показывал мне заломленные ветки. Причем заломленные намеренно, в три-четыре угла, иногда в кольцо свернутые. Говорил, что это явно рука Дрика. Я ему верил — а что оставалось?
Постепенно лес сошел на нет, мы выкатились на сырую равнину. Продвижение, как ни странно, замедлилось. Почва тут была невероятно неровной, словно много лет на ней жили какие-то суслики с собаку размером и регулярно копали норы. А дожди с успехом превращали эти земляные постройки то в овраги, то в пруды. Причем из-за высокой и густой травы далеко не всегда можно было разглядеть все эти неровности почвы, и мы регулярно рисковали сломать колесо, а то и шею.
Весьма возможно, что причиной эрозии почв были как раз грызуны, рожденные моим больным воображением. Во всяком случае, Сайни подстрелил метров с тридцати какую-то тварь, больше всего напоминающую кролика-переростка. Зубастый, ушастый и размером если не с овчарку, то с бульдога точно. Правда, тут же встал вопрос, как его зажарить — с дровами в этой чертовой песочнице была явная напряженка. Мы нашли достаточно большую кустарниковую… рощицу, что ли. Диаметром добрых двадцать метров. Сухих веток удалось наломать одну небольшую охапку. Причем к половине получившегося топлива термин 'сухой' мог применяться лишь как антоним слова 'зеленый', но отнюдь не слова 'мокрый'.
Я не поленился и сгонял — насколько гонять позволяла почва — к другой рощице километрах в полутора. Оказалось, впрочем, что это скорее заросли местного аналога чертополоха. Во всяком случае, травка выше моего роста была столь же колючей. Но там нашлось энное количество высохших стеблей, которые я торжественно доставил к нашему биваку, исколов предварительно руки в процессе заготовки. На жуткой смеси прутиков и колючек мы, объединив наши костровые умения, таки растопили волшебную печурку и принялись готовить убиенное зайцеобразное, постепенно скармливая чахлому огоньку все более зеленые и мокрые ветки. Печка справилась, но дым валил такой, что я уж и не знаю, получили мы в итоге жареное или копченое мясо. Увидеть нас вряд ли кто смог бы — вечером на равнину пал туман, причем до того густой и зябкий, что одежки наши не просто отсырели, но буквально промокли. А вот унюхать дым, наверное, можно было и за версту. Одна надежда, что двуногих хищников в округе не будет (уж больно место недобычливое), а четвероногие на дым сами не пойдут.
А к середине следующего дня мы таки вышли к реке. И я задал свой хамский вопрос.
Думаю, основания для него у меня все-таки были.
Во-первых, последний бивак явно стал местом сражения. Трупов не было, но пятна крови, обломки стрел, обрывки одежды, разбросанные головешки и прочие материальные следы красноречиво свидетельствовали о том, что кто-то с кем-то здесь дрался.
Во-вторых, победитель — кто бы он ни был — явно отвалил на судне. Даже я, при всей моей несостоятельности в качестве следопыта, опознал отпечаток форштевня на илистом берегу.
В-третьих, преследовать неведомых плавунцов у нас не было никакой возможности. Обещанных твердых почв, способных выдержать 'верблюда, груженого железом', не было и в помине. Собственно, не было и реки в привычном понимании — она разливалась здесь сотней рукавов и проток, образуя проточные озерца, разделенные тростниковыми гривами и крохотными безлесными островками. Словом, плавни. Ехать нельзя, плыть не на чем, построить плавсредство тоже не из чего. Самые могучие деревья в округе толщиной не превосходили мою руку, а уж кривизной и узловатостью запросто могли спорить с оливами, лохом узколистным и регулярно обрезаемым кленом у нас во дворе.
— Сперва осмотримся, — ответил донельзя озабоченный Сайни. — Сядь, пожалуйста, в сторонке, и не мешай мне.
Похоже, вежливость ему далась нелегко. Поэтому я постарался прикинулся деталью пейзажа, причем деталью растительной или даже минеральной. Молчаливой, в общем, и неподвижной. Хотя разразиться непечатной тирадой так и подмывало.
Лелек ползал по траве и грязи часа полтора. Именно ползал — на коленках, подняв кверху ягодицы. Для карикатурного образа детектива на месте происшествия ему не хватало только гротескной лупы. Впрочем, нам обоим было не до смеха.
Причем он хотя бы понимал, что делает, какие-то факты собирал. А я терзался неизвестностью, облокотившись на переметные сумки велосипеда.
Ох, верно сказано: 'Хуже нет, чем ждать и догонять'. А я сидел, как на иголках, ждал неизвестно чего, в то время как нужно было догонять (непонятно как).
В итоге, когда Сайни встал с колен и пошел в мою сторону, я подскочил, как ужаленный. Но вопрос 'ну что?' все же удержал в себе. Между прочим, это был подвиг.
— Получается вот что, — начал Сайни. — Они стали тут на ночевку. Причем знали, что с дровами плохо, поэтому принесли их с собой. В отличие от нас. И Юля, и Дрик были среди них — я нашел следы и ее странных башмаков (даже по отпечаткам видно, что они из другого мира), и его сапог. Успели разжечь костры и, возможно, поужинать. Уже в темноте на них напали. Какие-то люди и какие-то звери. То есть, скорее всего, некое местное кочевое племя. Дикари. Металла они не знают, — Сайни продемонстрировал
