Фламандские легенды

– Но, муженек, не можешь ли ты объяснить мне, что здесь происходит?

– После, – сказал он и ушел в кузницу.

Глава седьмая О Сметсе богаче

В тот день к Сметсе приходило множество людей – и знатных, и простых. Дворяне и священники, горожане и крестьяне давали ему заказы на прибыльные крупные работы. Так было и в другие дни, и целый год.

Вскорости стало тесно в кузнице Сметсе, и пришлось ее расширить, потому что все росло число подмастерьев, изготовлявших такие хорошие, красивые, удивительные вещи, что добрая слава о них дошла до дальних стран, и люди приезжали поглядеть и полюбоваться на них из Голландии, Зеландии, Испании, Германии, Англии и даже из Турции.

А Сметсе был невесел: он думал о семи годах.

Скоро сундуки его стали ломиться от блестящих крузадо, анжело, розеноблей и дукатов. Но золотые монеты не очень-то радовали Сметсе, ибо он полагал, что не могут они вознаградить его за душу, которую он предал дьяволу на веки веков.

Мало-помалу Слимбрук Рыжий растерял своих заказчиков, и все они снова вернулись к Сметсе. Жалкий, оборванный, Слимбрук каждый день, как вкопанный, стоял на набережной, не сводя неподвижного взгляда с веселого огня, пылавшего в кузнице славного кузнеца, и напоминал собою сову, которая ошалело и тупо уставилась на патар.[26] Зная, что сосед терпит нужду, Сметсе посылал к нему заказчиков, и чтобы не дать ему умереть с голоду, частенько помогал и деньгами. Но, хотя Сметсе платил добром за зло, он был невесел: он думал о семи годах. Уверившись в том, что она богата, жена Сметсе каждое воскресенье покупала на жаркое к обеду жирные бараньи ножки, гусей, каплунов, индюшек и всякое другое вкусное мясо; она приглашала к столу родственников, друзей, подмастерьев, и в доме Сметсе устраивались веселые пирушки, где щедро угощали крепким брёйнбииром. Но, хотя Сметсе ел и пил, как император, он был невесел: он думал о семи годах. А дым от жаркого, плывший над Луковичной набережной, наполнял воздух таким аппетитным ароматом, что все бездомные собаки, бегавшие по городу, усаживались перед домом Сметсе и, подняв морды кверху, вдыхали этот запах в ожидании куска. Приходили сюда и нищие, которых в Генте было великое множество. Нищие гнали собак прочь, и порой происходили такие побоища, что иные выходили из них жестоко искусанными. Тогда жена Сметсе и ее подружки стали по воскресеньям выносить перед обедом из дома корзины полные снеди и оделять из тех корзин всех нищих свежим хлебом, мясом, да еще давали по два патара на выпивку и при этом говорили ласковые и приветливые слова. А затем женщины просили бедняков покинуть набережную, что те и делали, соблюдая порядок. Но собаки оставались: после трапезы им тоже перепадало, и они убегали, унося с собой кость или иную добычу. Сметсе и его жена возлюбили всем сердцем несчастных бедняков и бездомных собак. Бедняки находили у них приют и пищу, как и хромые, больные и покалеченные псы, скитавшиеся без крова по Генту, так что дом Сметсе был назван Госпиталем для Собак и Домом Нищих.

И все-таки– Сметсе был невесел: он думал о семи годах.

Измученный этими мыслями, Сметсе уже больше не пел; он потерял свой жирок, худел на глазах, стал грустить и задумываться и в кузнице говорил лишь то, что необходимо для работы.

И его уже звали не Сметсе веселым, а Сметсе богатым.

И он считал оставшиеся ему дни.

Глава восьмая О том, как к дому Сметсе подошел путник в лохмотьях и подъехала на ослике милая женщина с прелестным младенчиком на руках

Однажды, на двести сорок пятый день седьмого года, в пору цветения слив, Сметсе в молчании предавался полдневному отдыху. Он сидел на деревянной скамье у дверей своего дома и печально глядел на тенистые деревья, тянувшиеся вдоль набережной, на пташек, которые то порхали по веткам, то дрались меж собой и клевали друг дружку из-за скудной добычи, на ясное солнышко, веселившее пташек; он слушал, как славно шумит кузница у него за спиной, как жена готовит на кухне к обеду жаркое, как спешат подмастерья уйти подкрепиться, ибо уже наступил обеденный час. И Сметсе говорил себе, что в аду он не увидит ни солнца, ни пташек, ни яркой зеленой листвы, не услышит, как шумит его кузница, как спешат уйти подмастерья, как жена готовит на кухне жаркое.

Подмастерья вскоре ушли, а Сметсе по-прежнему сидел один на скамье, размышляя о том, как ускользнуть от дьявола.

Вдруг у его дверей остановился человек, очень бедный на вид. Волосы и борода у него были каштановые, одежда – городская, но вся в лохмотьях, в руке – толстая палка. Он шагал рядом с осликом, ведя его в поводу. На ослике сидела красивая молодая женщина с милым лицом и благородной осанкой и кормила грудью голого младенчика, у которого было такое кроткое и прелестное личико, что у Сметсе стало легче на душе, едва он взглянул на него.

Осел остановился у дверей кузницы и отчаянно заревел.

– Любезный кузнец, – сказал путник, – погляди на нашего ослика: он потерял по дороге подкову. Не соизволишь ли ты приказать, чтобы его подковали?

– Я сам этим займусь, – отвечал Сметсе, – сейчас в кузнице никого нет, кроме меня.

– Я должен предупредить тебя, что мы бедны.

– Не тревожься об этом. Я настолько богат, что могу даром подковать серебряными подковами всех ослов Фландрии.

При этих словах женщина сошла с ослика и спросила у Сметсе, можно ли ей присесть на скамейке.

– Милости прошу, – сказал он.

Пока кузнец привязывал ослика, обтесывал копыта и прибивал подкову, он расспрашивал путника:

– И откуда же ты идешь с этой женщиной и с осликом?

– Мы идем из дальней стороны, и впереди у нас еще долгий путь.

– А разве вашему ребенку не холодно, – спросил Сметсе, – ведь он совсем голенький?

– Нисколько, – возразил путник, – ибо он – сама жизнь и само тепло.

– Да, конечно, – согласился Сметсе, – вы это верно говорите о детях, сударь! Но что же вы пьете и едите в пути?

– Пьем воду из ручьев и едим хлеб, когда нам подают.

– Не больно-то много вам подают, – засмеялся Сметсе, – корзины на вашем ослике совсем легкие, как я вижу! И частенько бывает вам голодно?

– Да, частенько, – отвечал путник.

– Вот это мне уж не нравится, – сказал Сметсе, – кормящей матери очень нездорово голодать: молоко у нее становится кислое, а ребенок растет хилым.

И он кликнул жену:

– Женушка, принеси сюда столько хлеба и окороков, сколько войдет в эти корзины. Не забудь еще брёйнбиира: для бедных странников это божественное подкрепление в пути. И добрый гарнц овса для ослика!

Когда корзины были наполнены, а ослик подкован, путник сказал Сметсе:

– Кузнец, я хочу наградить тебя за твою доброту, ибо – каким бы я тебе ни казался, – я наделен большой властью.

– О да, – усмехнулся кузнец, – я это вижу.

– Я Иосиф, – продолжал путник, – названый муж пресвятой девы Марии, которая сидит вот тут, на этой скамейке, а ребенок у нее на руках – Иисус, твой спаситель!

Пораженный этими словами, Сметсе в страшном смятении глянул на странников и увидел огненный венец над головою мужчины, звездную корону на челе женщины и чудесные лучи, ярче солнца, вокруг главы ребенка, озарявшие ее своим сиянием.

Кузнец упал к их ногам и сказал:

– Господи Иисусе, пресвятая дева и святой Иосиф, простите меня за то, что я усомнился в вас!

На это святой Иосиф ответил:

– Сметсе, ты славный малый и к тому же добр. За это разрешаю тебе высказать три самых больших