Фламандские легенды

твоих желания. Иисус Христос их исполнит.

Услышав это, Сметсе очень обрадовался: он подумал, что, может быть, спасется таким образом от дьявола, но все же не посмел признаться, что продал ему свою душу.

С минуту он помолчал, раздумывая, о чем попросить, потом почтительнейше сказал:

– Господи Иисусе, пресвятая богородица и ты, святой Иосиф, не будет ли вам угодно войти в мой дом? Там я смогу высказать вам три моих желания.

– Да, нам так будет угодно! – отвечал святой Иосиф.

– Женушка, – крикнул Сметсе, – иди сюда, постереги ослика этих господ.

И Сметсе пошел впереди, подметая веником пол, дабы его гости не запылили своих подошв.

И он повел их в свой сад; там стояло прекрасное сливовое дерево в цвету.

– Монсеньор, сеньора и сеньор, – сказал Сметсе, – не будет ли вам угодно, чтобы тот, кто взберется на это дерево, не смог спуститься с него без моего на то дозволения?

– Да, нам так будет угодно, – отвечал святой Иосиф.

Потом Сметсе повел их на кухню; там стояло большое, красивое и очень дорогое кресло из тяжелого дерева, с мягким сиденьем.

– Монсеньор, сеньора и сеньор, – сказал Сметсе, – не будет ли вам угодно, чтобы тот, кто усядется в это кресло, не смог подняться с него без моего на то дозволения?

– Да, нам так будет угодно! – отвечал святой Иосиф.

Потом Сметсе пошел за мешком; показав его, он сказал:

– Монсеньор, сеньора и сеньор, не будет ли вам угодно, чтобы каждый – будь то человек, или дьявол, и какого бы роста он ни был – смог влезть в этот мешок, но не смог вылезть из него без моего на то дозволения?

– Да, нам так будет угодно! – отвечал святой Иосиф.

– Монсеньор, сеньора и сеньор, – сказал Сметсе, – примите мою благодарность, я уже высказал три моих желания, и мне нечего больше желать, – разве лишь попросить вашего благословения.

– Охотно, – отвечал святой Иосиф.

И он благословил Сметсе. И святое семейство удалилось.

Глава девятая О том, как Сметсе хранил свою тайну

Жена Сметсе не слыхала ни слова из разговора небесных странников с ее мужем и была очень удивлена тем, как ведет себя с ними славный кузнец. Но еще больше подивилась она, когда после ухода всемогущих сеньоров Сметсе залился вдруг хохотом, потер себе руки, подбежал к ней, похлопал ее по животу, повертел из стороны в сторону и воскликнул ликуя:

– Очень может статься, что не буду я гореть в огне, не буду кипеть в смоле и меня не сьедят. Тебя это разве не радует?

– Ах, я не понимаю, что ты плетешь, муженек? Уж не спятил ли ты?

– Жена, – сказал Сметсе, – не закатывай так жалостно глаза! Сейчас не время грустить.

Разве ты не видишь, что мне стало легко на душе? У меня с плеч скатился камень потяжелее дозорной башни: я говорю о башне с драконом, таким же, как в Брюгге. Ты только послушай: меня не съедят! Клянусь Артевелде! Как подумаю, так ноги у меня от радости сами пускаются в пляс. Вот и пляшу! А тебе разве неохота со мной поплясать? Фу, плакса, пригорюнилась, когда муж ее веселится! Жена, поцелуй меня, душенька, за то, что мне proficiat.[27] Ты должна меня поцеловать, ведь теперь у меня не отчаяние в сердце, а добрая, светлая, прочная надежда. Они собирались меня приготовить под разными соусами и вволю полакомиться моим мясцом. А я их перехитрю! Ну так давай же попляшем с тобой!

– Ах, Сметсе, ты бы прочие! ил желудок, – посоветовала жена, – говорят, это помогает от сумасшествия.

– Жена, слова твои безрассудны, – молвил кузнец и ласково потрепал ее по плечу.

– Ишь какой ученый нашелся, учит меня уму-разуму! Но за кого же считать тебя, Сметсе, за умного или безумного, после того, как ты ломал шапку перед этими нищими, что пришли к нам в дом напустить вшей? заставил меня, свою жену, сторожить их осла, набил их корзины нашими лучшими хлебами, окороками, брёйнбииром, стал перед ними на колени, искрашивая у них благословения, и вообще обращался с ними, словно с эрцгерцогами какими, называя их монсеньором, сеньором и сеньорой!

Сметсе тут догадался, что святые странники пожелали открыться только ему.

– Жена, – сказал он, – не расспрашивай меня больше, я не могу рассказать о тайне, понять которую тебе не дано.

– Ах, – воскликнула она, – это ведь почище сумасшествия: тут оказывается еще и тайна какая-то! Нехорошо, Сметсе, что ты скрытничаешь со мной! Я всегда была тебе верной женой, соблюдала твою честь, берегла твое добро, никому не давала денег взаймы и сама не брала, с соседками не болтала лишнего, хранила твои тайны, как свои, ни словом о них не проговаривалась.

– Я это знаю, – сказал Сметсе, – ты всегда была мне верной, хорошей женой.

– Ну, а если ты это знаешь, – спросила она, – почему не доверяешь мне? Ах, муженек, до чего мне это обидно! Ну открой мне свою тайну, я не выдам ее, можешь мне поверить!

– Жена, – сказал он, – если ничего не будешь знать, тебе легче будет молчать.

– Сметсе, – спросила она, – неужто ты мне так ничего и не скажешь?

– Не могу, – отвечал он.

– Горе мне! – заплакала она.

Тем временем вернулись подмастерья, и Сметсе каждому дал по золотому на выпивку. Они так обрадовались своему богатству, что три дня не показывали в кузницу носа, и все вместе – за исключением одного старичка, такого дряхлого, изможденного, что он еле дышал и с трудом волочил ноги, – отправились купаться в реке Лис, лежали на берегу в высокой траве, грели брюхо на солнышке, потом плясали на лужке под звуки скрипок, волынок и свирелей, а вечером в кабачке опрокидывали стаканчики и осушали кувшины.

Глава десятая О кровавом советнике

И вот настал день, когда добрый кузнец должен был вручить свою душу дьяволу, ибо седьмой год был на исходе и уже поспевали сливы.

Начинало темнеть, и лишь несколько подмастерьев еще оставались у Сметсе, заканчивая к вечеру отделку монастырской решетки, заказанной братьями-францисканцами. Тут в кузницу вдруг вошел премерзкий бродяга с веревкой на шее. Волосы были у него грязновато-белые, рот – разинут, язык – высунут. В своей грубой холщевой блузе он походил на слугу обедневшего барина.

Бродяга этот неслышно подкрался к Сметсе и, положив руку ему на плечо, спросил:

– Собрался ли ты в дорогу, Сметсе?

Услышав эти слова, кузнец оглянулся:

– Собрался ли я в дорогу? а тебе что за дело, выщипанная борода?

– Сметсе, – грозно вскричал незнакомец, – ты уже не помнишь, что снова разбогател, не помнишь, кто тебе сделал столько добра? не помнишь о черной грамоте?

– Да, конечно, – сказал Сметсе, почтительно снимая шапку, – я все помню, но простите меня, мессир, я не сразу признал вашу приятную физиономию. Не соизволите ли пройти ко мне на кухню, отведать кусочек жирной ветчины, осушить кружечку доброго брёйнбиира, выпить бутылочку винца? Времени у нас еще достаточно: семь лет еще не истекли, осталось два часа.

– Ты правду говоришь, – ответил дьявол, – пойдем же к тебе на кухню!

И они пошли на кухню и сели за стол.

Жена кузнеца очень удивилась, увидев их, но муж ей сказал:

– Принеси нам вина, брёйнбиира, ветчины, колбасы, пирогов, хлеба и сыра – всего самого лучшего, что есть у нас в доме.

– Сметсе, ты дурно распоряжаешься добром, какое тебе даровал господь бог! – ответила она. – Похвально помогать беднякам, но не следует одним давать больше, чем другим. Гёз есть гёз, – все они