Общая паника охватила тех солдат, которые поднялись и сделали в данных обстоятельствах самое худшее: побежали к дороге.
Штурмовики устроили настоящую бойню, выпуская очередь за очередью в дрожащие тела.
Лейтенант в черном мундире танковых войск громадным прыжком бросился в нашу яму.
— Ольсен, — пропыхтел он. Это был типичный боевой офицер с автоматом на ремне и усеянной наградами грудью.
Легионер поднял голову и взглянул ему в глаза.
— Bon, Кальб.
Вокруг нас вздымалась земля. Все было в огне. Снаряды падали дождем.
Самолеты снова пошли в атаку.
Мы прижались друг к другу и распластались на земле.
Нас подбросило оглушительным взрывом. Над нами покатились волны обжигающе-горячего воздуха. На дороге, словно из вулкана, вздымалось море огня.
— Мои пять тонн бензина, — простонал ефрейтор.
В довершение всего штурмовики сбросили бомбы. В воздух полетели обломки машин. Потом все кончилось. Самолеты полетели на восток.
На их серебристых фюзеляжах играло солнце.
Мы медленно поднялись и пошли к дороге, где валялось множество обугленных тел.
Командование принял оберст из люфтваффе[120]. Мы получили приказ очистить дорогу от трупов и разбитых машин.
Ехавший в Кельн ефрейтор стоял с понурым видом у своего сгоревшего грузовика.
— Это безумие, — сказал он. — И мои бумаги сгорели вместе с машиной.
Из тех солдат, которые не принадлежали ни к какому конкретному подразделению, сформировали «сборный» батальон.
Малыш не бросал своего мешка. Он дал каждому из нас по банану. Рядовой-зенитчик спросил, нельзя ли и ему получить банан. К Малышу он обратился «товарищ».
— Я не товарищ олуху-зенитчику, и обращайся ко мне герр ефрейтор! А то плохо будет.
В нашей роте были представители всех родов войск, от моряков до фронтовых летчиков. И там были все нации Оси: румыны, венгры, болгары, ефрейтор-финн, хорваты и берсальер[121] с петушиным пером в шапочке.
Малыш не мог сдерживаться. Он саданул каской по голове поляка из полиции вермахта и вызывающе выкрикнул:
— Выйди из строя, предатель!
Это вызвало большой шум, четверть роты составляли добровольцы из оккупированных стран, из Польши, Чехословакии и Югославии.
Лейтенант Ольсен попытался обуздать страсти и утихомирить тех, кто был оскорблен выкриком Малыша «предатель». Казак с юга России метнул в Малыша нож и выругался на ломаном немецком. Малыш загоготал и крикнул Легионеру, который шел во главе колонны рядом с лейтенантом Ольсеном:
— Гроза Пустыни, они хотят изрезать меня за то, что я сказал правду. Перебить их?
— Веди себя прилично, — крикнул в ответ Легионер.
Лейтенант Ольсен засмеялся. Он хотел внушить уважение Малышу, который высился над всеми, шагая с мешком на плече посреди строя.
Казак хотел идти позади Малыша; но Малыш вытащил его за шиворот вперед.
— Иди спереди, мурло. Чтобы я мог помочь тебе, если поскользнешься на своих соплях!
За казака вступился поляк в мундире польской вспомогательной полиции.
— Оставь его. Он доброволец, сражается за национал-социализм, как и мы с тобой!
Малыш вытаращил глаза и уставился в лицо поляка-полицейского. Словно хотел удостовериться, что тот существует в действительности.
— У тебя, должно быть, мозги набекрень! Я не сражаюсь ни за что такое, нет уж! Сражаюсь, чтобы спасти свою шкуру, и только! Слышал когда-нибудь о Колыме, дурачок? Если нет, то погоди, пока не очутишься там. Будешь есть каждый день гнилую рыбу, а Малыш в Бремене будет набивать живот бифштексами.
— Заткни пасть, свинья! — крикнул поляк и повел автоматом.
Малыш треснул его ладонью по шее с такой силой, что тот повалился. Из горла его вырывался прерывистый хрип.,
— Самозащита в соответствии с уставом, — усмехнулся Малыш.
В роте поднялся угрожающий ропот.
Малыш выпрямился в полный рост.
— Если кто хочет совершить самоубийство, пусть подойдет, Малыш охотно поможет ему отправиться на тот свет.
Его ударил в плечо брошенный камень. Малыш успел увидеть виновника, чеха в зеленом мундире полевой жандармерии.
Малыш со злобной усмешкой двинулся к нему. Чех в ужасе попятился. Но Малыш схватил его.
И зашептал, словно это было государственной тайной:
— Ты в своем уме? Хочешь, чтобы я отбил тебе заднее место? Или чего ты добивался, бросаясь камнями в почетного ефрейтора «разоруженных сил» великой Германии? — И внезапно издал ошеломляющий рев: — Ну и мразь!
Он схватил почти парализованного ужасом чеха за горло, поднял над головой и швырнул на обочину.
Потом равнодушно вернулся на свое место в строю между пруссаком и мной.
— Ну и сумасшедшее стадо, — сказал он, с безысходным видом покачивая головой. — Нам нужно будет смыться, как только стемнеет. Я таких еще не видел. Гнусные твари!
И запел:
Последнее слово он растягивал нескончаемо, Потом плюнул и угодил прямо в выемку ключицы поляку-полицейскому.
Через три дня мы пришли в Проскуров; там смешанный батальон распустили, предоставив каждому заботиться о себе.
В Проскурове мы увидели первое свидетельство появления новой и более жестокой полиции вермахта. На телеграфных столбах были повешены двое старых пехотинцев. На груди у обоих висели объявления, написанные красными буквами:
Слишком труслив
Чтобы защищать отечество!
Мы остановились посмотреть на казненных. Они висели посреди рыночной площади, раскачиваясь на ветру, как маятники.
— Для них война окончена, — философски заметил пруссак.
— Лучше оставаться в строю, — решил Штайн. — Так по крайней мере есть какая-то возможность сохранить жизнь.
— Voila! — произнес Легионер, почесывая нос. — Я знаю, что это значит. Хорошие признаки. В Марокко, когда Легион был готов выйти из игры, случилось то же самое. Это верный признак конца.
Мы в гневе пошли по городу.
