преступлениями. Но, наконец, он сделал промах — маленький, очень маленький промах, но которого нельзя было скрыть при том, что я так внимательно следил за ним. Я воспользовался случаем и, исходя из этой точки, опутал его сетью, которая теперь готова сомкнуться. Через три дня, т.-е. в будущий понедельник, все будет кончено, и профессор с главными членами шайки очутится в руках полиции. Тогда начнется самый крупный криминальный процесс нашего века, разъяснится более сорока таинственных преступлений и все члены шайки будут повешены, но один неловкий шаг, и они могут ускользнуть у нас из рук даже в последнюю минуту.
Если бы мне удалось сделать все без ведома профессора Мориэрти, дело кончилось бы отлично, но его трудно провести. Он видел каждый шаг, который я предпринял против него. Несколько раз он пытался ускользнуть от меня, но я каждый раз выслеживал его. Знаете, друг мой, если бы написать подробный отчет этой молчаливой борьбы, описание наносимых и отпарированных ударов составило бы одну из самых блестящих страниц истории сыска. Никогда еще мне не приходилось подыматься на такую высоту, и никогда еще противник не наступал на меня так сильно. Он наносил сильные удары, а я еще более сильные. Сегодня утром были сделаны последние шаги, и через три дня все должно было быть кончено. Я сидел у себя в комнате, думал об этом деле, как вдруг отворилась дверь. Передо мной стоял профессор Мориэрти.
Нервы у меня достаточно крепкие, Ватсон, но, должно признаться, я вздрогнул, увидя перед собой человека, который так занимал мои мысли. Наружность его хорошо знакома мне. Он очень высок и худ; у него выпуклый белый лоб, глубоко впавшие глаза. Его выбритое, бледное аскетическое лицо сохраняет еще в себе что-то профессорское. Спина у него сутуловатая от постоянных занятий, лицо выступает вперед и как-то странно покачивается из стороны в сторону точно у пресмыкающегося. Он с любопытством смотрел на меня из-под своих тяжелых век.
— У вас лоб менее развит, чем я ожидал, — наконец, проговорил он. — Опасная привычка ощупывать в кармане халата заряженный револьвер.
Дело в том, что при входе профессора я сразу понял, какая опасность угрожает мне. Единственным спасением для него было заставить меня умолкнуть навеки. В одно мгновение я переложил револьвер из ящика в карман и ощупывал его через халат. При его замечании я вынул револьвер из кармана и положил его со взведенным курком на стол. Мориэрти продолжал смотреть на меня, помаргивая и улыбаясь, но что- то в его взгляде заставило меня радоваться, что револьвер у меня под рукой.
— Вы, по-видимому, не знаете меня, — сказал он.
— Напротив, — ответил я. — Кажется, совершенно ясно, что знаю. Садитесь, пожалуйста, я могу уделить вам пять минут в случае, если вы желаете сказать что-нибудь.
— Все, что я хочу сказать, уже промелькнуло у вас в уме, — сказал он.
— Как, вероятно, и мой ответ в вашем, — ответил я.
— Итак, вы стоите на своем.
— Непоколебимо.
Он опустил руку в карман, а я взял со стола револьвер. Однако, он вынул только записную книжку, в которой было записано несколько чисел.
— Вы перешли мне дорогу 4-го января, — сказал он.- 23-го вы обеспокоили меня; в средине февраля вы серьезно помешали мне; в конце марта, 30-го, совершенно расстроили мои планы, а теперь, в конце апреля, благодаря вашим постоянным преследованиям, мне положительно грозит потеря свободы. Положение становится невозможным.
— Вы желаете сделать какое-нибудь предложение? — спросил я.
— Бросьте это дело, м-р Холмс, — сказал он, покачивая головой из стороны в сторону, — знаете, лучше бросьте.
— После понедельника, — сказал я.
— Ну, ну, — сказал он. — Я уверен, что человек такого ума, как вы, должен видеть, что существует только один исход этого дела. Вам нужно бросить его. Для меня было умственным наслаждением видеть, как вы возились с этим делом, и поэтому я совершенно искренне говорю, что был бы очень огорчен, если бы мне пришлось прибегнуть к крайним мерам. Вы ошибаетесь, сэр, но уверяю вас, что это правда.
— Опасность — часть моего ремесла, — ответил я.
— Это не опасность, а неминуемая погибель, — сказал он. — Вы стоите на дороге не одного человека, а целой могучей организации, всего значения которой вы, при всем своем уме, не могли достаточно оценить. Вы должны сойти с дороги, м-р Холмс, или вас растопчут.
— Боюсь, что удовольствие, вызываемое этим разговором, заставляет меня пренебрегать важными делами, призывающими меня в другое место, — сказал я, вставая с места.
Он также встал и молча смотрел на меня, печально покачивая головой.
— Ну, что же делать? — наконец сказал он. — Очень жаль, но я сделал все, что мог. Я знаю весь ход вашей игры. Вы не можете ничего сделать до понедельника. Это поединок между вами и мной, м-р Холмс. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Говорю вам, я никогда не буду сидеть на скамье подсудимых. Вы надеетесь одолеть меня. Говорю вам, что это никогда не удастся вам. Если вы достаточно умны, чтобы погубить меня, будьте уверены, что и я, в свою очередь, могу погубить вас.
— Вы насказали мне много комплиментов, м-р Мориэрти, — возразил я. — Позвольте мне ответить вам одним: если бы я мог быть уверен, что исполнится первое ваше предположение, то, ради общественного блага, с радостью согласился бы второе.
— Могу вам обещать исполнение последнего, — с насмешкой проговорил он, повернулся ко мне своей сутуловатой спиной и, несколько раз оглянувшись на меня, вышел из комнаты.
Таково было мое странное свидание с профессором Мориэрти. Сознаюсь, что оно произвело на меня очень неприятное впечатление. Его мягкая, точная манера выражаться производит впечатление искренности, чего не может вызвать простая угроза. Конечно, вы скажете: «отчего же не принять полицейских мер?» Но дело в том, что удар будет нанесен его агентами. У меня есть уже доказательства, что это так будет.
— На вас уже было устроено нападение?
— Дорогой мой Ватсон, профессор Мориэрти не из тех людей, что любят дремать. Около полудня я пошел по делу в Оксфордскую улицу. В ту минуту, как я завернул за угол, на меня налетел, как стрела, парный экипаж. Я вскочил на тротуар и спасся таким образом от опасности быть раздавленным на смерть. Экипаж мгновенно скрылся из виду. После того я пошел по тротуару, и на улице Кер с крыши одного из домов упал кирпич и разбился вдребезги у моих ног. Я позвал полицию, и мы осмотрели местность. На крыше были сложены кирпичи для ремонта, и полицейские хотели уверить меня, что кирпич сбросило ветром. Я, понятно, знал лучше, в чем дело, но не мог ничего доказать. После этого я взял кэб и поехал на квартиру к брату, где и провел день. Сейчас, по дороге к вам, на меня напал какой-то негодяй с дубиной. Я сбил его с ног, и полиция забрала его; но могу с полной уверенностью сказать вам, что никогда не будет установлено какой бы то ни было связи между джентльмэном, о передние зубы которого я разбил себе руку, и бывшим учителем математики, который вероятно, решает задачи за десять миль отсюда. Теперь, Ватсон, вы, конечно, не удивляетесь, что, войдя к вам, я прежде всего запер ставни и принужден был просить у вас разрешения выйти из вашего дома менее заметным ходом, чем парадная дверь.
Часто мне приходилось восхищаться храбростью моего друга, но никогда больше, чем теперь, когда он спокойно рассказывал о всех происшествиях этого ужасного дня.
— Вы проведете ночь у меня? — спросил. я.
— Нет, друг мой; я оказался бы опасным гостем. У меня уже составлены планы и все будет хорошо. Дело подвинулось уже настолько, что может идти и без моей помощи, арест может быть произведен и без меня, хотя мое присутствие будет необходимо для показаний. Очевидно, что для меня лучше всего уехать на несколько дней, пока полиция получит возможность действовать свободно. Поэтому мне было бы очень приятно, если бы вы поехали со мной на континент.
— Теперь практики не много, — сказал я, — и у меня есть сосед, который согласится заменить меня. Охотно поеду с вами.
— И можете отправиться завтра утром?
— Если нужно.
— О, да, очень нужно. Вот вам инструкция, милый Ватсон, и прошу вас следовать ей буквально, так
