— А теперь второе! — задвинув тяжелую, почти приросшую плиту на место, сказал Саша. — Сейчас быстро вскакиваете и бежите в разные стороны. Встречаемся у озера в десяти километрах севернее крепости! В разные! Три… четыре!
Вспахивая в мягком, податливом дне канавы широкие борозды, Алхоев полз и слушал, как над ним раздаются выстрелы. Кто-то невидимый перепрыгнул через ров, едва не наступив ему на спину, и комья земли, сорвавшись с края канавы, осыпались ему на спину. Опустившиеся сумерки помогали полевому командиру оставаться невидимым в то время, когда на земле спецназ ФСБ брал его боевиков. Следом за ним полз Стольников. Перед носом капитана то и дело появлялись подошвы бандита с витиеватым узором. Появлялись и исчезали в темноте. Они ползли, как две гигантские ящерицы, уползая от смерти, которая их обоих преследовала в это утро в равной степени.
Расчет был верен. Вряд ли кому придет в голову искать углубления в грунте, когда по кладбищу, постоянно пересекаясь друг с другом и снова разбегаясь в разные стороны, мечутся силуэты людей, подсчитать которые нет никакой возможности.
«Сколько времени их будут брать? — думал Саша, те же мысли, вероятно, бродили и в голове Алхоева. — Пять минут? Семь? Десять?»
Это вдвое или втрое больше того необходимого минимума, чтобы пересечь под оградой границу кладбища и уйти лесом.
Мысль о том, что не все потеряно, заставляла Алхоева рычать в полголоса, и он чудом подавлял в себе желания, чтобы не встать во весь рост и не начать стрелять в людей, мешающих ему вырывать свой кусок добычи. То, на что он рассчитывал как на гарантию новой жизни, уже не принадлежало ему, а снова стало ничьим, и ничьими эти доллары будут, пока он не окажется в безопасности. Двадцать миллионов в бауле — хорошо, но он готов был бросить их в любой момент. В его руках керий, который подарит Магомеду сотни таких миллионов, а может быть, миллиардов. И сейчас нужно было всего-то вырваться из окружения, как он делал не раз. Правда, тогда у него был навигатор и лабиринт, а сейчас оставался только навигатор. Вход в бункер был отрезан ФСБ.
«Ничего, ничего, — успокаивал себя полевой командир. — Мне бы только сейчас уйти… А потом я найду способ вернуться в бункер и выйти…»
В его жизни было много провалов, много неудач и разочарований. Но жизнь бандита невозможна без поражений. И теперь удача близка настолько, что ее, казалось, можно ухватить за хвост. Но в последний момент этот хвост, как у ящерицы, обрывается, а вместе с ним обрываются все надежды на будущее. Это уже не разочарование. Это крах. Поэтому на карту нужно ставить все.
Странно, но он сейчас переживал больше от того, что все потеряно, а не за свою жизнь и свободу. Мысль о долларах и керии как гарантии прекрасной жизни где-нибудь в Арабских Эмиратах на правах шейха была равновелика по своему значению с жаждой свободы, и сейчас, когда это так близко, он вдруг подумал о том, что торопиться вряд ли имеет смысл. Его может убить пуля-дура, так не лучше ли спрятать керий, пока есть возможность, а после выйти с поднятыми руками? Костычев не тронет его, пока не найдет металл. Но это означало, что прежде нужно избавиться от Стольникова. Это опасное соседство, при нем незаметно коробку не закопаешь…
Но вдруг чувство опасности вновь всколыхнуло его, отрезвило, и он заработал локтями и коленями еще более яростно, нежели когда работал, впервые оказавшись в канаве.
Что стоят все эти доллары и кусок металла, который еще нужно продать, если не будет ни свободы, ни жизни? Костычев возьмет его, присоединит к какому-нибудь аппарату и вытравит из Магомеда жизнь. Это раньше Магомед был ему нужен! А сейчас жизнь Алхоева ничего не стоит, окажись он на Лубянке!
А сколько их будет еще, этих долларов, если он уйдет? Слишком велик был, видно, кус. Проглотить его целиком оказалось невозможным. Хорош был план, не менее оригинальны были перспективы, однако кус… Он оказался не по зубам.
Алхоев вскочил и помчался по лесу. Сзади слышалось тяжелое дыхание Стольникова. По лицу больно хлестали ветки, но он не обращал на них внимания. Два или три раза он со всего маху падал на усыпанную влажной листвой землю, и тогда баул давил его своей тяжестью. Отдать бы баул Стольникову, пусть тащит, но капитан не понесет — Алхоев знал это. И полевой командир тут же вставал и бежал дальше. И в тот момент, когда выстрелы за спиной стихли, а впереди показалась светлая полоска проступающего сквозь деревья сапфирового неба, полевой командир Алхоев вдруг сбился с ритма бега, потерял дыхание и, подогнув ноги, рухнул сначала на колени, а после, не в силах удержаться, несколько раз перекатился.
«Что за ерунда?» — пронеслось в его воспаленной голове, и он, опершись рукой в корень стоящей рядом сосны, поднялся на ноги. И тут же почувствовал сильнейшую боль в печени. Неужели задохнулся от бега? И в это мгновение в глазах у Алхоева потемнело, и он упал. Открывая глаза уже на земле, он услышал частое прерывистое дыхание, раздающееся где-то в стороне и над ним. Повернув голову, он увидел черный силуэт.
— Быстро бегаешь, Магомед, — переводя дыхание, сказал Стольников.
— Ах ты, — прокряхтел Алхоев, вставая сначала на колено, а после и на ноги, — гад… Лицо…
— Ну, лица твоего я, предположим, не вижу, однако точно могу сказать, что с носом у тебя полный беспорядок.
Потрогав распухшее лицо, Магомед убедился в том, что он не сломан, хотя разбит основательно.
— Нехорошо на людей в темноте нападать, капитан…
— Это кто мне говорит такое?
И Алхоев, ощутив в груди боль, снова полетел на землю, но теперь уже спиной. Ремень соскочил с плеча, и баул упал на землю. От только что восстановленного дыхания снова не осталось и следа. Ощущение было такое, словно его сбил паровоз.
— Может, решим вопрос по-хорошему, Сашья? — приподнимаясь и нащупывая за голенищем «финку», полюбопытствовал Алхоев. — Ты ведь не представляешь, какие люди стоят за мной…
Если глаза не могли привыкнуть к темноте тогда, когда он бежал — пейзажи постоянно менялись с темных на светлые, то теперь Алхоеву, стоящему во мраке со спрятанным в рукаве ножом, были хорошо видны не только очертания силуэта разведчика, но и его белое, слегка покрасневшее от быстрого бега лицо.
— Я сейчас спрошу в последний раз, Магомед. Вопрос ты знаешь. Если я не получу ответа, ты умрешь. Потому что дальше расспрашивать тебя нет смысла.
— Интересно, как ты меня убивать будешь? Голыми руками?
— Я убил бы голыми руками, но уже и без этого не уверен, что отмою их.
Алхоев опустил взгляд и рассмотрел руки капитана. Они были пусты.
— Здесь — двадцать миллионов. Пять забери себе. Проведи меня мимо своих.
— Во-первых, я им уже не свой. Во-вторых, чего это так мало?
— Хорошо! — забирая в ладонь «финку» все дальше и дальше, заторопился Алхоев. — Пятьдесят на пятьдесят! Десять — твои! Это твоя зарплата за триста лет службы!
— Я теряю терпение, Магомед…
— Хорошо, хорошо, — рукоять «финки» удобно легла в ладонь Алхоева. — Твои неверные под землей. Если от лаборатории, в которой ты побывал, идти по коридору с навигатором в руке, то дорога приведет тебя к запертому стальному сейфу размером с трехкомнатную квартиру. Там Костычев планировал складировать керий. Только я не знаю, зачем ФСБ столько керия. Из одного килограмма этого металла можно сделать взрывное устройство, способное стереть Грозный с лица земли. Видимо, у вас в правительстве большие планы, Сашья.
— Кстати, керий радиоактивен?
— Разве я нес бы его на себе, если было бы так? — Алхоев, вставая, рассмеялся. — Я бы дал тебе поносить.
— На складе, где мои люди, есть вентиляция?
— Нет, Сашья. Ее там нет.
— Скотина!
Алхоев бросился на Стольникова, оскалив зубы. Напоролся на кулак капитана и отлетел назад.
— Знаешь, Алхоев, о чем я подумал… Страшнее для тебя не смерть, а плен. Верно? Сидеть до конца
