смотрит дульный срез оружия для бесшумной стрельбы, способны только люди, недооценивающие ситуацию. Саша к таким не относился, а потому понимал, что может случиться, соверши он такую глупость. Понимал это и подполковник ФСБ.
Раздастся хлопок, который на фоне гула аэропорта не услышат даже сидящие рядом с Костычевым пассажиры в зале ожидания. Стольников завалится на пол, а Костычев закричит, призывая врача, и бросится к капитану, чтобы начать делать искусственный массаж сердца. Они все так поступают. Стреляют, а потом призывают общественность и начинают делать массаж на ране. Как Талькову. После такого нетрадиционного лечения бедняги протягивают ноги, а прибывшие менты разводят руки.
Когда возле тела Стольникова соберется толпа, Костычев спокойно заберет кейс, как если бы он был его, выберется из столпотворения и отправится на свой рейс. Все запомнят Стольникова и не запомнят кейс.
— Добрый день, товарищ подполковник! — как можно громче приветствовал Стольников Костычева. Убедившись в том, что все обратили внимание и на него, и на кейс, которым Стольников потрясал в воздухе, Саша прокричал еще громче, уже по-русски: — Я слышал, в ФСБ зарплаты повышают? И сколько вам добавили? Как себя чувствует ваша жена, подполковник Костычев?
— Молодец, — спокойно похвалил фээсбэшник. — Теперь меня, конечно, запомнят.
Поднявшись, он подошел к Стольникову, обнял за плечи и подтолкнул в сторону туалетов.
— Все запомнят, как двое мужчин приветствовали друг друга и проследовали в бар, — сказал он, повторно толкая в спину капитана, который изо всех сил старался понять — заметил Жулин инцидент или нет.
Но прапорщика от места разговора отделял весь зал, тот сидел, а рядом с ним, загораживая сектор обзора, ходили нескончаемой чередой люди. Нет, он не видел… Стольников просил Олега сидеть тихо и быть незаметным. Требование само по себе было смешным, поскольку невозможно было представить в этом многолюдном зале кого-то более приметного, чем Жулин, со ссадинами на лице, сломанными ногтями, пластырем на казанках и в костюме от Бриони. Но все-таки на него мало бы кто обращал внимание, если бы он сидел смирно и не высовывался. Что, собственно, и происходило.
Перед туалетом Костычев расплатился за посещение за двоих.
— Костычев, вы ставите меня в неудобное положение, — шепнул Стольников. — У нас в России традиция: за двоих в туалет платит только кто-то из влюбленных. Нас неправильно поймут — вы если и похожи на девушку, то только на очень страшную.
— В нашей долбаной России все через задницу, — огрызнулся Костычев, не обращая на болтовню капитана внимание. Втолкнув плененного в зал с писсуарами, он захлопнул дверь и вонзил меж ручкой и косяком швабру. — Не пытайтесь спровоцировать меня на скандал, иначе я вас действительно поставлю в неловкое положение. Кейс!
Стольников поставил его на пол, но это все, что он сделал.
— Капитан, я имел в виду, что вы должны отдать его мне, — потребовал Костычев и Саша увидел, как пистолет дрогнул в руке фээсбэшника.
— Но тогда вы выстрелите.
— Я могу сделать это прямо сейчас. И тогда не придется ломать голову над дилеммой. Кейс!
Саша упер в чемодан ногу и толкнул. Стальной чемодан поехал к подполковнику и остановился в шаге от него. Морщась от боли, тот наклонился и поднял его.
— Ревматизм, полученный сырым утром в Другой Чечне? — поинтересовался Стольников.
— Здесь — все?
— Все, что тебе понадобится, урод.
— Вы всегда были хамом, Стольников, — произнес подполковник. — Вы затеяли опасную игру, войсковой разведчик, разве вам об этом не говорили?
— Да, мне говорил об этом Алхоев, ваш подельник.
— Не преувеличивайте. Алхоев был таким же средством для достижения цели, как и вы. Вы оба согласились играть в опасную игру, и сейчас мир является свидетелем ее логичного завершения.
— Философские беседы — не самая сильная ваша сторона, Костычев. Видимо, вы горите желанием меня прикончить. За позор, за проваленную операцию по добыче керия, за жену свою, наверное… В Нальчике… Вы в курсе, что мы с ней ладили?
Костычев рассмеялся. Странно, что, понимая несуразность этого заявления, он почти занервничал.
Отшатнувшись от пистолета, который дернулся в руке подполковника, Саша вдруг подумал о том, что видел свою смерть в разных ситуациях. В бою, на улице. Но Саша никогда не предполагал, что на небеса он отправится из общественного туалета, то есть от писсуара. Конец был так реален, что ему вдруг пришла в голову нелепая мысль попросить Костычева вывести его за территорию аэропорта и убить в леске. Огорчение от близкой позорной смерти было велико, а желание жить и чувство самосохранения вернулись к нему лишь после внезапно вспыхнувшей ярости.
Выживший в Чечне, он должен был пасть от пули одуревшего от чувства долга фээсбэшника.
Костычев, решительно направляя длинный ствол в левую половину груди разведчика, этой вспышки злости не уловил. Лимит времени, выделенный для разговора с капитаном, был исчерпан. Он мог нажать на спуск в любой момент, и так бы сделал в первое мгновение их появления в туалете, но желание посмотреть в глаза тому, кто оказался сильнее и крепче, всякий раз заставляло задерживать палец на спусковом крючке. Сейчас же пора было уходить. Выстрел в грудь, выстрел в затылок — и уже через несколько секунд он выйдет из туалета с кейсом в руке и войдет в зал ожидания для VIP-персон.
На него никто не обратит внимания. Он в перчатках, у него удостоверение заместителя начальника Управления ФСБ по Северному Кавказу. Таких людей пропускают везде и всюду. Кто подумает, что он каким-то образом причастен к смерти беглого капитана из оперативной бригады ВВ?
И в тот момент, когда спусковой крючок стал выбирать свободный ход, отмеряя последние мгновения жизни Стольникова, дверь сотряслась от грохота.
Сломанная швабра переломилась, как спичка, и укороченная наполовину ее часть со щеткой залетела под ноги подполковнику.
— Я, кажется, что-то пропустил, верно?
На пороге, удерживая «макарова» в вытянутой руке, стоял седоватый мужчина лет пятидесяти. Возраст кавказца определить, вообще, сложно, если ему за сорок. Теперь Алхоева, без бороды и аккуратно постриженного, в костюме и белой рубашке, трудно было узнать. Помедлив, он вошел и стал обходить Костычева, продолжая держать пистолет на уровне его бровей.
Саша качнулся и оперся о дверь кабинки. Впервые его жизнь спасал не он сам, а счастливый случай. Но почему-то этот счастливый случай явился в лице полевого командира, которой, если следовать логике, должен находиться в следственном изоляторе. Объяснить такой невероятный факт Стольников не мог, да и не стремился к этому.
— Как ты вовремя… Магомед.
— Молчи, сука, я с тобой потом разберусь!
— Магомед, — продолжал Стольников, — глазам не верю! Разве я не прострелил тебе бедренную кость?
— Аллах миловал, русская свинья! На сантиметр промазал!
— Какая досада.
— Заткнись, сказал! — рявкнул Магомед, не сводя глаз с Костычева.
— Магомед, не дури, — тихо произнес фээсбэшник.
— Ехал мимо, — объяснил Алхоев, — дай, думаю, заеду. Не пытаются ли ФСБ и войсковая разведка устроить бойню в сортире? Так и есть! Но ты напрасно ждешь подкрепления, Стольников. Его не будет.
— Я и не надеюсь. — С лица капитана наперегонки бежали струйки пота — выходить из стресса всегда сложнее, чем ему поддаваться. — Мне-то что. Подкрепление Костычеву нужно.
— Я хочу восстановить справедливость, — сообщил Алхоев, после чего Стольников и Костычев задумались. В устах полевого командира Алхоева эта фраза могла означать что угодно. — И есть только один способ прекратить этот гон.
Грохот выстрела заставил Стольникова вздрогнуть и обрушиться спиной на дверцу кабинки. Он
