недюжинным интеллектом, крестьянской смекалкой и постыдной вороватостью. Зацепив рыболовную сеть, установленную поверх реки, медведь неуклюже, по-дилетантски, вытягивал ее на песок. Мы обхохотались над этим увальнем. Он тянул зубами поплавки, помогая себе когтистыми лапами, рвал их, путался в мелкоячеистом, обросшем тиной неводе, раздраженно рычал, прибил шлепком зазевавшуюся рыбешку. Логического мышления таежному обитателю, конечно, не хватало.
– Хотите подсобить коллеге, Михаил Андреевич? – сдерживая хохот, поинтересовался Балабанюк.
– Почему это коллеге? – обиделся я.
– Не притворяйтесь, что не понимаете, – сказала Маша. – Закон – тайга, медведь – прокурор. Хотите рыбки, Михаил Андреевич? Готова держать пари на остаток жизни, он не бросится на вас. Рыбак рыбака, как говорится… А давайте его пристрелим? – помолчав, предложила Маша. – Подождем, пока он нам форели наловит, а потом пристрелим?
– А в ваших словах, между прочим, Маша, присутствует здравый смысл, – возбудился «прирожденный охотник» Балабанюк. – Медведя знающие люди бьют под лопатку – из автомата не промажешь. А какое у него мясо вкусное – вокруг позвоночника в районе копчика: пальчики оближешь…
– Ты же вроде из интеллигентной семьи, – неодобрительно покосился я.
– Так и что с того? – заулыбался всесторонне развитый хлопец. – У меня дед потомственный охотник, под Лабытнанги в промысловой партии трудился, а на Северном Урале, думаете, медведей нет? Настоящие гризли, три метра ростом, тоннаж, как у комбайна, лапы – во… Форменные кинг-конги.
– Ладно, боец, – поморщился я. – Ты парень, конечно, способный, но заливать любишь, как все бездари. Смотри, медведь услышит, обидится.
– Вы как хотите, а я на медведя сегодня не пойду, настроения что-то нет, – пробормотала Ульяна, не спуская завороженной мордашки с копошащейся в воде туши. «Рыболов» между тем выволок на берег ободранную сеть, в «мотне» которой барахталось с десяток рыбешек, и приступил к их методичному избиению.
– И какого тут зверья только нет… – восхищенно разговаривал сам с собой Балабанюк. – Половина Красной книги…
– Я предпочитаю поваренную, – хмуро бросила Ульяна.
– …А вот интересно, Михаил Андреевич, я слышал, что на Камчатке отсутствуют лягушки, змеи и воробьи. Это правда? Чудновато как.
– И волки тоже, – с интересом откликнулась Мария. – Необъяснимая загадка природы, но конкретный факт. Воробьев, впрочем, уже завезли… Прокурор, вам не кажется, что мы должны принять решение? Этот гад нахально истребляет нашу рыбу.
– Он истребляет чужую рыбу, – огрызнулся я. – Людей, что проживают тихо по соседству. В общем, слушай мою команду, любопытная рота. Медведя не трогать, к людям не пойдем – даже если у них медом намазано и коньяком полито. Не настолько мы несчастные. Старательно обходим деревню и продолжаем двигаться на север… А в какой стороне у нас проживают люди? – Я настороженно завертел носом. – Мне кажется, кричал петух?..
– Напротив, – кивнул подбородком на тот берег Балабанюк. – Вы никудышный специалист по ориентированию, Михаил Андреевич. Чтобы определить направление звука, надо повернуться к нему ухом, как делают животные, а не так, как неразумные городские жители – ищем звук в плоскости симметрии головы, то есть прямо перед глазами.
– А еще чему тебя обучил Елисей? – ядовито осведомился я.
– Всякому, – пожал плечами паренек. – Например, тому, что надо держаться подальше от пчелиных гнезд. А если уж попал под рой, то беги со всех ног или закрывайся подручными материалами. В воду прыгать бесполезно – дождутся, пока вынырнешь. Нормальный человек способен выдержать до десяти одновременных укусов.
– Я помню, – вздрогнула Ульяна. – Пчела за укус впрыскивает примерно 0,3 мг яда. Три миллиграмма – критическая норма. Они же не знают, глупые, что без жала долго не проживут…
Воспоминания о пчелах оказались очень символичны. Мы поднялись по течению метров на триста, переправились у веселого порожка, прыгая с камня на камень, и углубились в молодой ельник. Черная хвоя сомкнулась над головой, продираться приходилось почти на корточках. Поэтому когда мы, основательно потрепанные, выбрались из царствия кусучей хвои, настроение было средненькое. Пейзаж заметно изменился. Искрилось безоблачное небо. Тянулись вереницы покатых холмов, между ними – поляны, обрамленные редкими соснами. Трава по пояс, золотистые россыпи цветов. Гудели бабочки-бражницы. Насобаченная в русском языке корреспондентка как раз объясняла малограмотной аудитории значение старорусского слова «просак» (канатный стан, на котором в старину сучили веревки; попасть в него было не очень здорово), когда из разреженного лесочка выскочила лохматая псина и помчалась на нас здоровенными скачками. Мы вскинули автоматы. Но из леса прозвучал басистый окрик:
– Пискун, назад, фу!
Собака тормознула, как будто налетела на шлагбаум, помялась, поворчала и уставилась на нас исподлобья. «Ни хрена себе пискун, – подумал я. – От такого писка можно кишки завернуть».
Ситуация, в которой мы оказались, была разгромной вчистую. Отличные мишени посреди поляны. Не успели девицы завопить от ужаса, а мы с солдатом – доблестно открыть огонь, как из леса показалась колоритная личность – помесь Деда Мороза, которому обкорнали ножки, и добродушного гнома, которому нарастили туловище, но забыли про ноги. Борода свисала до третьей пуговицы стеганой жилетки, нос картошкой, волнистая грива, на ногах обмотки, стянутые ремешками. Охотничья берданка лежала на плече, но это не очень-то успокаивало.
– Пискун, ко мне, с докладом!
Собака послушно понеслась к хозяину. Села рядом, преданно уставясь в глаза, сделала ушки домиком, что-то вякнула, проскулила, трижды пролаяла. Странный тип внимательно выслушал, почесал стволом под гривой, потом, прищурясь, принялся беззлобно нас рассматривать. Затягивать эту цирковую сценку, видимо, не стоило.
– Ну и как доклад, дедуля? – крикнул я.
Субъект задумчиво почесал второе ухо. Соорудил миролюбивый жест – подходите.
– Не засада ли? – засомневалась Ульяна.
– Давайте пульнем ему поверх головы, – шепнула Маша. – И убежим, а?
Да нет, похоже, все нормально, сошлись мы во мнениях с Балабанюком, беззвучно переглянувшись. Сделав знак девицам следовать в арьергарде, потихоньку потянулись к лесу.
– И кто тут претендует на мою пасеку? – добродушно осведомился дедок. – Да опустите вы стволы, ребята, нету здесь никого, окромя нас с Пискуном.
– Отличный песик, – похвалил я, притормаживая на изрядном удалении – а вдруг каратист? Да и пес с гастрономической заинтересованностью посматривал на мои лодыжки. – Не претендуем мы, дедуля, на твою пасеку, расслабься. Пчел боимся – безбожно. Мы пройти бы хотели мимо. Ничего, если пройдем?
Дед закончил составление наших психологических портретов, и мнение о нашей несложной сути, вероятно, совпало с мнением отчитавшегося Пискуна: БЕЗВРЕДНЫЕ (если в них не стреляют).
– Пошли, – махнул он натруженной ладонью и легковерно поворотился к нам спиной. – Проведу вас через владенья. И не зови меня дедулей, мил человек, какой я тебе дедуля? Моргуном меня кличут…
Владения пасечника Моргуна отличались протяженностью и какой-то противоестественной ухоженностью. Под надзором Пискуна мы прошествовали по мосткам через овраг (барбос от усердия нас проконтролировать аж язык свесил). На лужайке разливалось цветочное море – ромашки, васильки, медуница. Десятка полтора дощатых ульев на опушке березнячка. Напротив, в липовой рощице, – еще один «городок». Трудились пчелы, добывая нектар – подозрительно крупные, ярко-полосатые. Трутни – профессинальные бездельники – совершали развлекательные прогулки по окрестностям. Жужжали слюдяные крылышки.
– Неправильные пчелы делают неправильный мед, – обернувшись, прошептал Балабанюк.
– Это еще ничего, – зловеще процедила в спину Мария. – Существуют дикие пчелы огромных размеров – почти с колибри. Называются «халикодома плуто». Приручить этих плуто практически невозможно. Сооружают ульи, похожие на баскетбольные мячи, внутри гнезд термитов, и тем приходится
