смелого бурундука.
Итак, теперь появился еще один штрих к портрету этого психа. Потому что было ясно, что он забрался на террасу со стороны улицы.
Неужели этот гад был альпинистом?
Но кем бы он ни был, стало ясно одно: за последнюю неделю он дважды пересек страну, а во второй раз его фотография была во всех аэропортах и агентствах по прокату машин.
— Вам следует переехать, — сказал Майк.
— Я не буду переезжать. Ему придется взорвать здание, чтобы выгнать меня из него.
Она потерла шею. Головная боль медленно поднималась вверх по затылку, сверлящая и безжалостная.
Сегодня вечером ей придется что-нибудь принять.
Ее сердце болело за Чипа, и ее переполняло вызывающее слабость сознание того, что ей нанесли удар с еще одной стороны.
— Это его голос на пленке?
— Думаю, да. Чей еще он может быть? — спросила она.
— Я просто хочу, чтобы вы его опознали, если, конечно, можете это сделать. Тогда мы будем знать.
— Мы и так знаем.
— Да-а.
Несколько минут они молчали. Наконец Линн сказала:
— Слава Богу, вы оказались здесь сегодня вечером.
Майк посмотрел на нее. На ее лице были видны высыхающие слезы, в глазах читались отчаяние и опустошенность; это был тот взгляд, который он встречал у подростков, доросших до возможности понимания того, что ничего хорошего в их будущем уже не будет.
Ему захотелось снова обнять ее.
Он должен был убираться отсюда к чертовой матери.
— Я должен идти, — сказал он.
Она повернулась к нему. Она ничего не сказала.
Он показал на дверь, ведущую на террасу:
— Мне не нравится, как вы на это отреагировали. Почему бы вам не вернуться на сегодняшний вечер к Каре?
—
Он покачал головой.
Она сказала:
— Что вы сделали с его телом?
— Пока что оставил там, в пакете. Я заберу его с собой.
Она снова начала плакать.
— Я не могу поверить, что больше никогда его не увижу. Не буду кормить его.
Она уткнулась в свои руки. Ее плечи вздрагивали.
Он вспомнил их изгиб.
Ему действительно следовало убираться отсюда.
Но после этого все мысли оставили его голову, и он просто подошел к ней, поднял ее с дивана и прижал к себе; и на этот раз все было по-другому.
В этот раз она не просто опиралась на него, а была с ним, отвечая на его объятие, крепко прижимая его к себе.
Она пододвинулась к нему еще ближе. Их тела соприкасались по всей длине.
Он затаил дыхание, не веря тому, что чувствует ее, не веря их близости.
Но она притянула его к себе еще немного. Спрятала свое лицо на его груди. А потом отклонилась, чтобы посмотреть на него, и он увидел ее печальные глаза, открытый рот и дорожки от высохших слез на ее коже.
Бессознательно он взял ее голову в свои руки и поцеловал ее.
Он не мог даже представить вкуса ее рта, до тех пор пока не попробовал его.
Ему казалось, что он участвует в фильме, режиссером которого является сам, перепрыгивая с места участника на место зрителя и обратно.
Там, где были ее руки, его спина горела.
Его собственные пальцы держали буйные пряди ее волос, приглаживая их, словно он надеялся, что, усмирив их, он сможет повлиять на ситуацию.
Но это было смешно, потому что она уже вышла из-под контроля и с каждой секундой выходила все больше.
Спина Майка задвигалась под руками Линн. У нее возникло желание просунуть руки под его свитер и почувствовать теплоту кожи, но она не поддалась этому искушению.
С одной стороны, прижавшись к нему всем телом, она чувствовала, что они принадлежат друг другу. А с другой, — она ощущала себя в дурном сне.
Его язык был у нее во рту, его руки гладили ее волосы. Она чувствовала, как в его груди бьется сердце. Его лицо было шершавым от того, что он с утра не брился. Она дотронулась до его шеи. Растущие там волосы были на удивление мягкими. Она поймала себя на том, что все сильнее прижимается губами к его рту в надежде, что это снимет ее боль.
Она снова заплакала, целовала его и плакала.
Майк услышал ее всхлипывания, почувствовал, как задрожал ее рот. Подобные звуки просились из его груди, но он сдержался. Он должен был максимально держать себя в руках. Но с каждой секундой, с каждым прикосновением он соскальзывал все дальше в пропасть.
Она снова всхлипнула, и он почувствовал, как на ее лице появились слезы, превратившись в неотъемлемую часть этого бесконечного поцелуя. Он оторвался от нее и вытер ей лицо большими пальцами.
Она вновь потянулась к нему. Сквозь ее шерстяную юбку он почувствовал, как ее бедра прижались к его. Она слегка потерлась о его пах.
Он чувствовал, что теряет рассудок.
Он обхватил ее ягодицы одной рукой и прижал ее к себе еще крепче; и теперь он уже не мог сдерживать своих стонов. Если бы он остался настороже, он бы почувствовал легкое сопротивление, возникшее в ней, но теперь он был способен отреагировать разве что на взрыв бомбы.
И он продолжал прижимать ее все крепче и целовать все сильнее, пока со сдавленным криком она не вырвалась из его рук.
Она стояла, глядя куда-то мимо него и прерывисто дыша. Его собственное дыхание было тяжелым и таким горячим, словно выходило из топки, и поднималось из самой глубины его груди.
— В чем дело? — наконец спросил он, ощущая острую необходимость получить ответ.
Она покачала головой:
— Я чувствую себя сумасшедшей.
Майк вытер рот.
— Вы были со мной? Что случилось потом?
— Я неожиданно почувствовала… как это бывает в кошмарном сне. Что ты попала в ловушку, пытаешься выбраться из нее и не можешь. — По ее лицу снова потекли слезы, и она со злостью вытерла их.
Майк подошел к двери на террасу, распахнул ее и вернулся с пакетом. Он взял свою куртку.
— Извините, — сказала Линн.
Он отмахнулся от ее слов.
