Я провел долгую ночь, уставившись в потолок, погружаясь в отчаяние всё глубже и глубже, боясь закрыть глаза и увидеть вновь, как разлетается в крошку голова Теда Петерсона на рельсах. Снова и снова обдумывал я ситуацию, стараясь заметить новый ракурс, нестыковку, предлог, лазейку — хоть что-нибудь, что поможет выбраться из расставленной ловушки.
Ничего. Джерри загнал меня в угол, послал в нокаут. Теперь Шуберт может распоряжаться моей жизнью. Если разозлю его или откажусь делать, что прикажет, он отнимет у меня свободу посредством единственного анонимного звонка в полицию. Хитрая ловушка — не только решает вопрос с Петерсоном, но и я теперь до конца жизни завишу от Джерри. А он, в свою очередь, заполучил послушную пешку, которая выполнит все его приказы.
Лиззи, Лиззи, Лиззи! Хотелось рвануть к телефону позвонить в Лос-Анджелес, поделиться с ней. Но если я расскажу — потеряю ее навсегда. Как только любимая узнает о западне, в которую я попал (вернее, о том, как я по глупости, из-за собственной непредусмотрительности и от отчаяния дал себя обхитрить), — бросит окончательно.
Наконец ближе к пяти я заснул. Через два часа в дверь спальни раздался громкий стук.
— Поднимайся! — проорал Джерри. — Все только и говорят что о Теде!
Накинув халат, направляюсь в гостиную. Популярный телеведущий с квадратной челюстью, Фред Флетчер, мрачно глядит в камеру:
— Сегодня коннектикутская полиция приступила к расследованию загадочной гибели в Оулд- Гринвиче руководителя компьютерной фирмы, сбитого поездом Метро-Норт около девяти часов вчерашнего вечера. Корреспондентка «Нью-Йорка-1», Мэри Шипли — с прямой трансляцией с места трагедии. Мэри?
Когда на экране появляется поезд, проезжающий через Оулд-Гринвич, — у меня перехватывает дыхание.
Мэри Шипли, худощавая женщина лет тридцати, стоит перед несколькими полицейскими машинами, выстроившимися рядами. Около дюжины человек, в штатском и полицейской форме, исследуют окрестности.
— Фред, полиция штата Коннектикут озадачена произошедшей вчера около двадцати часов сорока одной минуты гибелью Эдварда Петерсона, тридцатитрехлетнего руководителя «Глоубал Бизнес Системз» из Стэмфорда.
Он погиб под направляющимся в Нью-Хэвен скорым поездом. Пока полиция может с достаточной степенью уверенности утверждать лишь то, что мистер Петерсон, проживающий в Оулд-Гринвиче, предупредил жену, что вернется с работы поздно. Его машину обнаружили припаркованной у станции Метро-Норт в Оулд-Гринвиче, но полиция теряется в догадках, каким образом тело погибшего оказалось возле переезда, расположенного почти в полумиле от станции и в противоположной от жилища покойного стороне. По непроверенным данным, механик поезда сообщил полиции, что видел на рельсовых путях двоих человек.
Довольно интригующая загадка, Фред, и здесь полиция явно не в состоянии найти злоумышленника. Это была Мэри Шипли специально для «Нью-Йорка-1» из Оулд-Гринвича.
Джери нажимает на кнопку, экран гаснет.
— «Довольно интригующая загадка, Фред», — передразнивает Джерри Мэри Шипли. — Разве не великолепная страна? Случившаяся с человеком трагедия упрощена до яркого, расхожего штампа. Того и гляди снимут по смерти Петерсона фильм недели. Или очередной эпизод в сериале о мисс Марпл…
— Меня вычислят.
— Слушай, может успокоишься уже, а? Тебя не вычислят, потому что я не позволю. Ты — в команде. А я своих игроков в обиду не даю.
Джерри вскакивает с кушетки:
— Ну, пора шевелиться, опаздываю, — произносит он, направляясь в спальню. Затем, обернувшись, добавляет: — Да, кстати, хотел попросить кое о чем. Нужно, чтобы завтра ты слетал в Майами.
— По делам фонда? — любопытствую я.
— Именно. Встретишься с представителем Виктора Романо. Вчера вечером я тебе о нем рассказывал..
— Человек, обеспечивающий мне алиби в Майами?
— Отличная память. В общем, мистер Романо собирается сделать в фонд очередное пожертвование, и мы договорились, что ты заберешь взнос завтра днем, в баре «Делано-Отеля» у представителя нашего друга, затем в два часа вылетишь в Нассау и внесешь всю сумму на счет фонда в Багамском Коммерческом банке.
Неожиданно я заволновался:
— Мистер Романо намерен внести пожертвования в фонд наличными?
— У него крайне многочисленные источники доходов: от строительного бизнеса до переработки металлолома. Большинство поступлений — в наличных.
— А разве вывозить наличные с американской территории в оффшорный банк — законно?
Джерри лукаво улыбается:
— Незаконно — только если перехватят. Согласно федеральному законодательству, при вывозе из страны более десяти тысяч долларов ты должен указать сумму в таможенной декларации. Но если начистоту, тем самым пропадает всякий смысл переправлять деньги в оффшорные банки, поскольку, как только декларация заполнена, ты оставляешь на бумаге след. И не успеешь сказать «аудит», как в дверь стучится налоговая служба…
— А что, если меня задержит какой-нибудь таможенник? Как я объясню, откуда у меня кейс, набитый наличностью?
— Нед, поскольку ты не похож на члена калийского наркокартеля, шансы на то, что тебя задержат прежде, чем сядешь в самолет, — примерно один к десяти тысячам. Поскольку таможенникам приходится ловить птиц посолидней. Тем более, речь идет всего лишь о деньгах.
— Но разве при просвечивании в аэропорту денежные пачки не заметят?
— Если наличку распределить по верхней и нижней обшивке компьютерного футляра (кейса ноутбука), то нет. С каждой стороны — по полтора дюйма, а значит, в один футляр (кейс) можно набить чертову уйму денег… особенно если пользоваться крупными купюрами. И если сумма распределена по всей обшивке, то при просвечивании не обнаружится.
— Ты не против, если я обследую сумку, чтобы убедиться, что в ней нет ничего незаконного или контрабанд…
Джерри перебивает на полуслове:
— Нед, если я сказал, что в сумке — только наличность, значит, ничего больше в ней нет. Понял?
— Да, понял.
Шуберт бросает на меня яростный взгляд:
— Ты же выполнишь мое поручение, верно?
Всё недосказанное читается в интонациях: «Это — приказ. Или выполняешь, или будут последствия».
У меня перехватывает дыхание. Тихо отвечаю:
— Сделаю всё, как скажешь.
— Это я и хотел услышать, — сообщает Джерри. — Попрошу кого-нибудь доставить тебе в офис билеты сегодня же, ближе к вечеру. — У выхода Шуберт оборачивается и сообщает: — Ты умен, Аллен. Люблю умных.
Через полчаса и я отправляюсь в город. Утро не по сезону теплое, но и влажность, и солнце, и гул отбойных молотков, дробящих улицу возле станции метро у Кейнал-стрит, оставляют меня равнодушным. Я — в собственном пространстве, полностью огорожен от внешнего мира. Да и какое мне дело до чужой жизни, если собственной больше не осталось?
Добравшись до офиса, падаю в кресло и ударяю кулаками по столу, пинком разбрасываю груду материалов об «Эскалибуре». Рекламные брошюры разлетаются по полу.
