замурованы, и его загнали бы в угол, как крысу. Несмотря на сводящую с ума боль, несмотря на потерю сил и способности быстро передвигаться, Гхэ пригнулся и снова прыгнул вверх, на сей раз стараясь ухватиться за самый край крыши. Древко стрелы оцарапало его вцепившиеся в оштукатуренный бортик пальцы, но, собрав все силы, он подтянулся и влез на плоскую крышу.
Там его, конечно, ждали джики. Гхэ немедленно кинулся на них; силы быстро покидали его вместе с кровью, струящейся по извивающейся стреле, которая явно была больше чем просто стрелой. Он все еще был быстрее и сильнее обычного человека, но долго это не продлится. Клинок, бледная полоса колдовского света, мелькнул над его головой, но Гхэ уже оказался слишком близко, чтобы он мог его поразить. Гхэ вонзил выпрямленные пальцы в мягкую плоть противника, услышал, как хрустнули кости, когда человека подняло в воздух силой удара. Двое убийц метнулись к нему сбоку, и Гхэ увидел вспышку огня: кто-то разжигал метлу.
Первая схватка дала Гхэ меч, а быстрое движение уберегло еще от двух стрел, но третья вонзилась ему в бедро и, как и первая, стала опутывать его какой-то убийственной магией. Может быть, он обречен; Гхэ не мог судить – его знаний о колдовстве, которым пользуются жрецы, было недостаточно.
Гхэ внезапно сообразил, что надеяться на меч глупо: он утратил свои прежние навыки джика. Вместо этого он ухватил душевные нити ближайшего к нему противника и яростно вырвал их, охнув, когда сладость отнятой жизни запульсировала в его венах, возмещая то, что отнимали стрелы. Повернувшись с удвоившейся быстротой, Гхэ отразил удар своего второго мучителя и вонзил захваченный меч ему в солнечное сплетение, наслаждаясь новым всплеском энергии, когда дух покинул поверженное тело. Еще одна стрела оцарапала Гхэ, и он бросился бежать, щедро расходуя вновь обретенную силу, кидаясь в стороны, чтобы обмануть лучников. Стрелы летели из самых неожиданных мест, и Гхэ понял, что видел не всех противников; впрочем, это не имело значения, если он будет бежать быстро и умело. Ночь была его союзницей, и хотя там и тут вспыхивали новые колдовские огни, на крыше было не так много джиков, чтобы перекрыть все выходы. Единственный человек, попытавшийся преградить Гхэ дорогу, умер, не успев ни спустить тетиву, ни выхватить меч: тот вырвал его жизнь с расстояния в тридцать шагов.
«Я – серебряный клинок, ледяной серп», – шептал Гхэ свою старую мантру убийцы, перепрыгивая с крыши на крышу. Он взбежал вверх по балке, но свалился и полетел с крутого ската, когда новый огонь обжег его раны. Докатившись до парапета, Гхэ схватился за древко, торчащее из груди, и вырвал стрелу, которая извивалась в его руке, словно змея; он видел ее как черную черту – таким же ему представлялся дым от курений. Стрела жгла руку, и Гхэ отбросил ее, гадая, знал ли он раньше о существовании такого оружия.
Гхэ бежал по крышам, шлепая ногами по черепице – черным чешуям спящего дракона. Удостоверившись, что преследователи отстали, он остановился, чтобы вытащить вторую стрелу – из бедра; это было нетрудно, потому что стрела словно выела в его плоти дыру размером с кулак.
Гхэ продолжал терять силы, хоть и избавился от обеих стрел. К тому времени, когда он добрался до окружающей дворец стены, голова его кружилась, он начал спотыкаться.
Гхэ услышал изумленный возглас часового и тут же полетел вниз. Он неуклюже рухнул на камни мостовой, одна нога подогнулась под невероятным углом. Гхэ знал: будь он обычным человеком, он не выжил бы после такого падения, но даже и теперь все поплыло перед ним.
Всхлипывая от беспомощности, он поднялся на четвереньки и пополз.
«Нет! – прорычал он мысленно, а потом и вслух: – Нет! Не ползком!» Гхэ, шатаясь, поднялся на ноги и привалился к стене. С высоты темной громады дворца донеслись крики, и Гхэ, стиснув зубы, поковылял по улице.
На перекрестке ему повстречалась девушка лет шестнадцати, и Гхэ поспешно вырвал из нее жизнь и жадно поглотил ее. В глазах жертвы ничего не успело отразиться, она словно продолжала думать о чем-то своем, на ее губах застыла легкая улыбка. Гхэ пересек город, пожирая все встречающиеся жизни, оставив позади дюжину мертвых тел. Это было похоже на попытку лить воду в треснувший горшок: новые силы вытекали из него, не успев наполнить, и Гхэ знал: за ним тянется след, по которому его найдет любой дурак.
И хуже того: Гхэ понял, что не знает, где находится. Он позволил управлять собой своему животному естеству, а это было глупо, очень глупо – ведь любой зверь, как бы он ни был силен, может быть выслежен и убит самым слабым, но зато разумным человеком. А жрецы Ахвена и джики были более чем сообразительны. Гхэ принялся озираться на скрытой ночной темнотой улице в поисках какой-нибудь знакомой приметы. Раны болели, и силы, которые дала жизнь последней жертвы, быстро покидали его вместе с судорожным дыханием. Гхэ опустился на ступеньку, чтобы отдышаться.
– Тебе плохо? – спросил тихий голос. Гхэ в удивлении обернулся; мучительный голод побуждал его схватить жизнь говорившего и насытиться. Гхэ подавил этот позыв и всмотрелся в темноту своими острыми глазами. Рядом на ступеньке сидел ребенок и смотрел на него большими черными глазами.
– Хизи? – ахнул Гхэ.
– Нет, меня зовут не так, – ответил ребенок. Конечно, перед Гхэ была не она. К тому же это оказался мальчик, на несколько лет моложе Хизи.
– Малыш, – прошептал Гхэ, – как ты смог разглядеть меня в этой темноте?
– Я ничего не вижу, – ответил мальчик, – я вообще ничего не вижу – никогда. Но я тебя слышу.
– Ох… – Бороться с желанием убить было ужасно трудно. Но Гхэ нужно было кое-что узнать. – Может быть, ты сможешь мне помочь. Где я нахожусь?
– Судя по голосу, ты ранен, – ответил мальчик. – И пахнешь ты странно.
– Пожалуйста, скажи мне, где я.
– Ты в Южном городе, на берегу. Позади меня – Река. Разве ты ее не чуешь?
Гхэ закрыл глаза. Он и в самом деле чувствовал запах Реки. Конечно, чувствовал.
– Я ее чую. И я ее слышу, – сообщил ребенок.
– Слышишь?
– Бог-Река поет мне. Он разбудил меня сегодня.
– Правда? – Гхэ испытывал все большее нетерпение, но что-то заставляло его медлить.
