Мать и преступная — все мать, Нет ничего святей. Прошло полгода: тот же яд Таила мать в крови; Но Эдвард был примерный муж, А Мери — луч любви. 'Сестра все не приходит к нам, Мать запрещает ей: О Эдвард! Я живу с тобой, Я бы хотела быть другой, Живей и веселей. И почему я все грушу? Нет ничего такого. Должно быть, от туманных дней Я не совсем здорова'.. Шла изморозь — ни льда, ни вьюг! А если свет блеснет, Бедняжка, чтоб не встретить мать, Не отопрет ворот. Но Эллен в мокроту и грязь, В те мрачные недели, К ним приходила каждый день, И с ней все веселели. О, Эллен верный друг была, Сестры дороже милой! Как жаворонок весела, Она домой лишь к ночи шла, И дом пустел, унылый. У нас на первый день Поста Почти пустует храм: / Угрозы божьи в этот день Должны читаться там. Покойный наш священник мне Признался как-то раз, Что хорошо бы этот чин, Совсем изъять у нас. В то утро мать пришла во храм И к Эллен подошла; У службы Эллен всякий день В посту у нас была. И Эллен встретила ее С приветливым лицом: 'Что, если гнев ее утих, И мир вернется в дом?' День был едва на день похож — Так небеса черны; Бывает, ночью храм светлей При четверти луны. Ревела буря, дикий дождь О стекла бил упрямо; Тонули возгласы молитв В гуденье башни храма. Молилась на коленях мать, Поднявши к небу взгляд: 'Пусть ту, что рядом здесь со мной, Иссушит тайный яд! Услышь, услышь меня, господь. Мои держащий дни: Ту, что причастна к их любви Навеки прокляни! Будь проклят день ее и ночь На вечные года!' Так помолившись, поднялась, Спокойна и тверда, И вышла в дверь, господень дом Покинув навсегда. Я видел Эллен. Как она
