Про то, что СВТ в общем-то немало весит, и приклад у неё окован снизу сталью? Толстая такая пластинка, миллиметра три толщиной…
Но ведь так прикладом не бьют!
А кто это вам сказал?
По-всякому бьют… и так тоже.
Некрасиво? Да.
Неэффективно?
А вот, мы сейчас и посмотрим…
Левая рука вперёд, правая — на себя!
И окованный сталью приклад, с каким-то гудением разрезав воздух, лупит Мюртца точно в лоб!
Такого удара не выдержит никакая голова — даже чисто арийская. А он у нас — вообще австриец.
Словно сбитая бабка из старой игры, ефрейтор слетает с повозки на землю.
Поворот направо!
Приклад снова рассекает воздух. И на землю падает ещё кто-то из солдат.
На колено!
Руки — обратное движение, протянуть вперед… приклад толкает меня в плечо. Выстрел!
Не успевший ничего понять часовой кулем оседает на землю. Винтовку он снять так и не успел.
Вскакиваю на ноги. В винтовке ещё два патрона, и первая пуля достается Франку — он бросился к оружию. Нет, парень, извини, но моя жизнь дорога мне больше.
Ножевой штык со свистом разрезает воздух, и кто-то хватается руками за горло.
Пятеро… если ещё и партийца посчитать, так шестеро.
За винтовку хватаются сразу несколько пар рук, и я нажимаю на спусковой крючок.
Осечка…
Ладно, я чего-то подобного и ожидал.
Отпускаю своё оружие — берите, не жалко!
Винтовку тотчас же перехватывает Фишман. Рвет на себя затвор, и патрон вылетает в сторону. Больше там ничего нет… и ты напрасно потерял время. Почему?
А про топор за поясом все позабыли?
Я — не забыл. И кинувшийся ко мне со штыком в руках Гельмут Горстмайер, тотчас же в этом убеждается. Зажимая разрубленное плечо, он оседает на землю.
Фишман делает отчаянный выпад винтовкой вперед. Штыком пробуешь драться? Ну-ну… валяй…
Топор лязгает о ствол и, почти тотчас же, скользит дальше, снимая тонкую стружку с ложа винтовки. Всё-таки, он хорошо заточен, не зря столько бруском его выводил. Пальцев Фишмана я почти не замечаю… так, легкая задержка в движении лезвия.
Резкий разворот назад, взмах топора — об обух с лязгом бьет лопата. Огюст Майерс! А где ещё двое?
К оружию бегут. К с в о е м у. И бежать им — ещё четыре шага. Майерс должен меня удержать здесь все это время.
Сможет?
Отпрыгиваю назад и без замаха, снизу, швыряю топор. Ну и что, что обухом попал? Тоже, знаете ли, совсем не подарок. Огюст припадает на ногу — больно!
А я кувырком перекатываюсь — прямо через разложенную на телеге еду.
К Мюртцу.
За его автоматом.
Вот он — мои пальцы нащупывают рукоятку. Затвор на себя, кувырок вбок…
Винтовочная пуля чиркает по краю телеги.
Та-та-та-тах…
И у стрелка подламываются колени.
Снова сухо кашляет автомат.
Брякается о землю винтовка.
Всё…
Нет больше стрелков.
Валюсь на землю, переваливаясь через борт и, не успев встать, стреляю сквозь колесо по Огюсту. Он как раз начал выпрямляться. Начал… но не успел.
А где Фишман?
Вон он — бежит к кустам, зажимая раненую руку. Сообразил-таки… Извини, Хорст, ты, может быть, и неплохой человек. Хороший плотник. Возможно, что и любящий отец. Вот и оставался бы ты дома. У себя дома. Там и проявлял бы свои положительные качества. Но нет — вы все пришли сюда. Туда, куда вас никто не звал. И здесь — у м е н я дома, все ваши положительные стороны никого не интересуют. Ты — враг. И всё этим сказано!
Хорст упал в полуметре от кустов. Его вытянутая вперед рука даже успела ухватиться за тонкую веточку…
А вот теперь можно вернутся к кустам. Я ещё не закончил там свои дела.
Извини, дед Максим, пирамидку я тебе сейчас сделать не могу, уж прости. Но имя твое ещё и на котелке штыком выцарапал и на ложке, что в кармане брюк лежит. Помню я что с теми медальонами происходит, не каждый спец, спустя много лет, эти строчки карандашные прочесть может. От глаз чужих я могилу твою укрыл — сразу не найдут. Нельзя иначе. Свежее захоронение отыщут, могут и вскрыть. Кто знает, какие-такие мысли в головах у этих сыщиков будут? Не просто так рыть станут — десяток солдат разом лег, такое в тылу не каждый день происходит.
Ну вот и всё.
С прадедом своим я попрощался, теперь и о себе подумать нужно. Что делать буду?
Часа через четыре-пять отделение должно прибыть в расположение части. Не прибудет уже, это и ежу ясно. Порядок соблюдут, и сюда кого-нибудь отправят. Ещё через час он стремглав принесется в деревню и поднимет на уши буквально всех. И что? Пока доложат в штаб (без этого — никак), поднимут первое и третье отделение, уже стемнеет. Пойдут искать в ночь?
Ага, щас!
Десяток человек уже полег, понятно, что их не один человек тут порезал (не поверит в это никто), так что и прочесывать местность нужно ротой, не меньше. И искать станут не меньше, чем пять-шесть человек (это уж я постарался, натоптал тут тропиночек, да гильзы стреляные в разных местах поразбрасывал, и из винтовки часового пальнул пару раз), которые напали на отделение.
Встанем на место тех, кто ищет — как далеко они пойдут?
Да в зоне своей ответственности искать станут. Дальше, чем на один дневной переход, не отойдут. Это не специальные части по охране тыла — обычная пехота. Которая, между прочим, имеет и свои задачи. Им на фронт скоро, а не лес прочесывать. Но уж в зоне своей ответственности, они все прочешут тщательно и к бабке не ходи. Под каждый куст заглянут. С их точки зрения, нападавшие сейчас во весь дух бегут куда-нибудь подальше. А что? Фора у них приличная — несколько часов.
После прочесывания, ещё день-другой тут все будут на ушах стоять. А как же — ЧП! Но вот после этого всё войдёт в прежнюю колею. В штаб отпишут донесение, в котором укажут, что старший стрелок Макс Красовски захвачен противником и уведён в лес. Почему? Да потому…
Что сделает солдат, по неясной причине порубивший и пострелявший своих товарищей? Опосля того, как очухается?
Уйдет в лес?
Сомнительно, но возможно.
Еду с собою возьмет?
Несомненно, да и любые другие нападающие так поступят.
А какое оружие с собою этот солдат унесёт?
Своё — то, к которому привык.
Вот тут и будет первый облом. Винтовка Макса, с окровавленным прикладом, валяется рядом со всеми
