— Сколько дают хлеба в день?
— Шестьсот граммов.
Раненые комментировали: ничего, нормально, на такую пайку жить можно.
— Возвращаются жители в город?
— Да, — ответила она, — по всем дорогам идут берлинцы, которых выгнали из города перед его штурмом.
Однажды они так увлеклись вопросами-ответами, что не заметили, как в палату вошел майор, тихо присел на кровать у входа, долго слушал.
— Что это за политинформатор у нас объявился? — спросил он, когда наконец раненые выяснили все, что хотели.
Ему объяснили. Ирма видела, что это большой начальник, и с замиранием сердца ждала: вот сейчас скажет — уходите отсюда и больше не появляйтесь. Майор сказал другое:
— Девушка правильно и честно обрисовывает вам нынешнюю обстановку в городе. Советское командование делает очень много для того, чтобы вытащить Берлин и его жителей из той бездны, в которой они оказались по вине гитлеровцев.
И он стал рассказывать, что предпринимается для установления нормальной жизни в огромном городе, парализованном войной. Теперь уже раненые обращались со своими вопросами к нему, и Адабаш, довольный таким исходом, показал Ирме большой палец. Она уже знала, что значит у русских этот жест.
Адабаш не раз спрашивал ее о Вилли. Своего соседа она видела теперь редко, он пропадал на митингах и собраниях, организовывал расчистку руин, писал листовки-обращения к немцам.
Мама все ждала, вдруг объявится полковник фон Раабе, хотя и не представляла, как это может быть. Нацистов и эсэсовцев русские не щадили, они немедленно их арестовывали, чтобы предать суду.
— Ты хоть вспоминаешь о своем отце? — иногда начинала настойчиво спрашивать у Ирмы мать.
Девушка отмалчивалась. Она не хотела огорчать маму. Конечно, отца она помнила, хотя в годы войны, когда становилась взрослой, видела его всего несколько раз, когда он приезжал в отпуск. И еще ночью видела, накануне штурма, — он был в грязном, порванном мундире, зарос густой щетиной, с воспаленными глазами и злобным, загнанным взглядом.
— Мама, ты его любила? — решилась она однажды спросить.
— Что значит любила? — с достоинством удивилась фрау Раабе. — Однажды меня пригласил в кабинет к себе твой дедушка — генерал, в кресле сидел незнакомый молодой человек, он поднялся, когда я вошла. «Ирма, вот твой жених», — представил мне его отец, и этим все было решено. Мне наедине отец сказал, что у моего жениха есть перспективы — он из тех, кто будет вскоре править Германией.
Фрау Раабе колебалась — стоит ли такое говорить дочери, но решилась на откровенность:
— Правда, твой отец не вступился за тестя, когда у него начались служебные неприятности. Вскоре папа умер…
Она по привычке поднесла платочек к сухим глазам. Нет, все не так просто, об этом Ирма догадывалась, она, тасуя в памяти картинки недавней своей жизни, почему-то особенно четко видела одну: приходит посылка с Восточного фронта, и мама с радостным волнением вскрывает ее: «Боже мой, горжетка из чернобурки!» Многие жены офицеров доблестного вермахта тогда щеголяли в русских мехах, нанизывали на пальцы русское золото.
Такое долго не забудется…
«Мой капитан! Спасибо тебе за письмо, я получила его тогда, когда перестала ждать. Да и кто я тебе? Глупая немецкая курица, запутавшаяся в жизни, утонувшая в море сомнений и колебаний. Ты спросишь, откуда они у меня? Боюсь, что не смогу объяснить, как необъяснимо все, что происходит вокруг меня.
У меня такое чувство, будто я попала в эпицентр урагана, все вокруг меня рушится, буря сдвинула скалы, гонит по земле мириады песчинок-людей. Я одна из них…
Вилли советует подыскивать работу, но ведь я ничего не умею делать!
Иногда поздними вечерами я сижу у окна в своей комнатке, совсем одна. Улица быстро пустеет, с наступлением сумерек берлинцы предпочитают запираться в квартирах. Я смотрю на облака. Они плывут на восток, легкие, невесомые, чуть подкрашенные лучами только что уснувшего солнца. И завидую им — может быть, они проплывут по чистому небу тысячи километров и увидят со своей высоты тебя… Ты улыбаешься — сентиментальная девица. Наверное, это так и есть, способность умиляться в нашем национальном характере. Сжигали узников в крематориях Бухенвальда и любовались цветущими липами Веймара.
Мне сегодня почему-то очень тяжело и неспокойно. И единственное, о чем я прошу сейчас в своей молитве: не забывай меня, пожалуйста, мой капитан. Не забывай даже тогда, когда наше время станет прошлым, придут новые дни и все в мире будет совсем иным, чем сейчас.
ВРЕМЯ ИСПОВЕДИ
Они пришли, эти новые дни, все в мире стало иным, и то, что было для Ирмы и Адабаша реальностью бытия, теперь можно было увидеть только на экране. Когда фильм окончился, мелькнули финальные кадры и после паузы зазвучала эстрадная музыка, Алексей щелкнул выключателем и долго еще сидел молча, а Гера не мешала ему и не приставала с вопросами, почему он так хотел увидеть давным-давно минувшее.
Она бесшумно встала, подошла к Алексею.
— Поднимемся наверх, я покажу тебе свою комнату.
Они поднялись на второй этаж, Гера извлекла из кармашка ключик, щелкнула замком на одной из дверей. Объяснила:
— Я никому не позволяю сюда входить.
Она ввела Алексея в просторную комнату, отделанную сосновыми досками, так называемой вагонкой, и он с удивлением осмотрелся. Комната производила странное впечатление. Она была обставлена скромно, даже аскетично. Ничего лишнего — только самое необходимое.
На стене — самодельные книжные стеллажи, на которых сейчас книг не было, полки выглядели уныло, скучно. Лишь на одной из них Алексей заметил старые альбомы с фотографиями.
Еще здесь висела старая трехлинейка — она, наверное, долго пролежала в земле, но была очищена от ржавчины, изъевшей металл, приклад отреставрировали, снова покрыли темным лаком. Рядом со старой винтовкой были бинокль, офицерская полевая сумка и шашка с красным бантом. В углу на круглой вешалке-вертушке Алексей увидел потрепанную солдатскую плащ-палатку, шинель с генеральскими погонами и генеральскую фуражку.
Бросились в глаза портрет Сталина и рядом давний плакат: гневно и призывно вскинула руку пожилая седая женщина, ее прикрывали и защищали стальные трехгранные штыки. Такой плакат Алексей видел в учебниках истории.
В углу были деревянная кровать и маленький трельяж с парфюмерией. Они выпадали из обстановки этой комнаты, казались лишними, появившимися здесь позже, когда у комнаты сменился хозяин.
Алексей вопросительно посмотрел на Геру. Она разгадала его взгляд, кивнула. Он снял с полки альбомы и открыл их. Фотографий было много, они запечатлели жизнь человека, призванием которого была военная служба. Вот он — молоденький рабочий, которого друзья провожают в Красную Армию. Вот безусый красноармеец изо всех сил старается казаться строгим и мужественным… Командир с ромбиками в
