— Невежа! — орет она, высвобождая голову из-под пледа.
В вагоне полумрак. Истошные вопли, плачут дети. Ночной пришелец трясется:
— Лихо! Лихо мени! Як же моя жинка?..
А за окнами стрельба. «Наконец-то!» — облегченно думаю, нащупывая за поясом тяжелый маузер.
— Освободите мои ноги! — визжит дама и крепкими кулачками тычет меня в спину.
Поезд остановился. Слышнее стали выстрелы и ругань. Перепуганные пассажиры жмутся по уголкам. И у меня прошел мороз по коже. Во рту вдруг пересохло. А в голове: «Смотри! Смотри, Гром!» С хрустом звонким лопается окно. Пьяно орет кто-то:
— Добродии, спокойно! Ценности, деньги, кольца, броши, кошельки, браслетки, меха — все клади на пол!
Мне не видно налетчиков — осторожно двигаюсь ближе к окну.
— Не шевелись! Бо стрелятыму! Не двигаться!
— Лежи-и-и! — шипит на меня дама, пряча голову мне под бок. Рядом оказывается ночной гость. Его бьет лихорадка, он читает, заикаясь, молитву.
Через окно стреляют в наше купе. Это как сигнал. В тусклый круг от свечи вагонного фонаря летят торбочки и кошельки с заветными монетами. Моя соседка отталкивает ногой свою коробку в общую кучу. А длиннолицый судорожно хватает мешок, пахнущий медом, забивается с ним под лавку. Длинные ноги его очутились в проходе.
Вскочил бандит с чумацкими усищами, в свитке. Сгребает в мешок добро пассажиров. Мне видно лишь его лохматое темя.
Из тамбура в вагон вбежал рослый бандит в кожанке и в приплюснутом картузе. В руке поблескивает маузер. Свободной рукой лиходей прикрыл свое лицо от света. Он запнулся о ноги нашего соседа и едва не упал.
— Мать… — грязная брань повисла в темноте. Бандит выволок заику из-под лавки и гаркнул:
— Взять!
Голос зычный, знакомый. Где я слышал его? А бандит злобно ломал коробку моей соседки. Обнаружив дамскую шляпку, он выхватил ее и не глядя напялил мне на голову. Потом запустил руку в мешок с ценностями. И в тусклом свете фонаря я на миг увидел его лицо. Моя рука с маузером от неожиданности опустилась…
— Кончай!!! — кричали налетчики.
Топот копыт утих. Конец грабежа.
Разбитый, истерзанный поезд скорбно тронулся в путь — машиниста пощадили.
В Сечереченске прыгаю на ходу и сломя голову лечу в ЧК.
— А ты не ошибся? — переспросил Морозов. Глаза его заблестели. — Сам понимаешь, чем пахнет.
— Голос его. И в лицо узнал…
Доложили Платонову. Тот приказал:
— Взять немедленно! Одежда — в грязи. Ценности не успеет спрятать далеко. А потом не докажешь!
Тимофей Иванович затребовал специальную летучку — отдельный паровоз с вагоном. Ехать предстояло на перегон. Морозов рассудил: вдруг у него «малина»! Может, банда пирует, деля добычу?.. Прихватили наряд бойцов из войск ВЧК. Выполнять операцию поручено Морозову, Иосифу Зеликману, Васильеву и мне.
Наша летучка остановилась на перегоне, недалеко от станции Нижнеднепровск, в глухом месте. Ни огонька, ни голоса — лишь наши осторожные шаги по сыпучему песку.
Вдоль полотна железной дороги темнел рабочий поселок Амур-Пески. Тут селились зажиточные крестьяне, приторговывавшие овощами и картофелем на городских базарах. Скрывались тут и опасные преступники — узкие левады, заросли колючих кустарников и зыбучие пески были их верными помощниками.
Иосиф Зеликман постучался в первый дом поселка. Спросонья хозяин долго не мог понять чего нам надо.
— Мухин? Це який Мухин? Пришлый, чи шо? Та вид краю пята хатка… три виконця на вулыцю. Верба в садочке. А що вин наробыв?..
— Хозяин хаты кто? — допытывался Иосиф.
— Та вин сам. Хозяин — Опанас Муха, чи як його…
Привлекая Мухина к работе в ЧК, руководство не знало, что он домовладелец. Тогда биографические данные мало занимали нас. Лишь перед операцией Платонов сказал, что якобы Мухин из кулацкой семьи. Но всё это требовало проверки.
В предутренней мгле отыскали вербу в садике и три окна на улицу. Окружили усадьбу. Из хаты пробивался свет.
Мы с Зеликманом проникли во двор, подобрались к окну. Каганец освещал небольшую кухню. За столом сидел Мухин и ел с жадностью, ворочая мощными челюстями, как жерновами.
— Громов, давай! — распорядился Морозов.
Насторожились. За плетнем звякнуло оружие. У каждого окна — боец. Мухин встрепенулся, заслышав шаги и стук у дверей:
— Хто?
— Срочно в ЧК! — отозвался я, громко топоча и вытирая сапоги на крыльце. — Открой, Мухин, промок насквозь.
Нам было видно, как Мухин постоял в нерешительности, почесывая заросшую волосами грудь и морща мясистый нос.
— Зараз. Почекай трохи! — И скрылся в темной комнате.
Вышел оттуда с маузером в руке. Бросился к окну. Мы отпрянули. Мухин приник к стеклу, пытаясь разглядеть что-то в темноте. Успокоившись, распахнул дверь в сени и загремел засовами.
— Зайди!
Морозов и Зеликман отстранили хозяина, врываясь в дом.
— Чого цэ вы?
— Оружие! — Морозов отобрал у Мухина маузер.
— Кто в доме?
— Жинка… А що случилось?
— Почему вы не спите?
— Привык рано вставать. На работу далеко — пока доберешься. Сами, мабуть, шкутыльгали по пескам, будь воны прокляты!
— Ночевали дома? — прервал его Зеликман.
Кутаясь в старый пуховый платок и щуря заспанные глаза, к нам вышла жена Мухина. Позевывая, с удивлением уставилась на нас, мокрых, грязных, вооруженных.
— Погода на сон наводит, товарищи начальники.
Мы как-то опешили: все объяснилось естественно.
На меня товарищи поглядывали вопросительно: а если ошибся?.. И сам я почувствовал себя неловко.
— Где ваша одежда, Мухин? — спрашиваю хозяина.
— На лежанке, Владимир Васильевич. Мокрая…
— Почему? — Морозов стал рассматривать кожанку и картуз.
Зеликман вытащил из-под печки заляпанные грязью, раскисшие сапоги. «Попался!» — ликовал я.
— Укрывал дрова, Тимофей Иванович. Сами, мабуть, бачили — дождь.
И снова обстоятельства против меня.
— Обыскать! — приказал Морозов.
