Все началось около столетия назад. Когда он, по приказу Фрейна, стал его глашатаем: его и его замыслов. Конституция…
Анри знал, прекрасно осознавал и чувствовал, что затеял очень опасную игру. Но понимал он и то, что иного выхода у него попросту не было. Он был на своем месте. Именно для этого он Фрейну и был нужен. И никто бы не смог его заменить. То бремя, которое он взвалил на себя, было под силу лишь ему донести до конца. Лишь он сможет сделать все как надо. Лишь он сможет совершить положенное, сможет дойти до конца, не сломавшись. Анри все это знал. А потому со временем перестал роптать и смирился.
Но принять этого не могла Генриетта. Да, она любила его, да, она решилась на бесповоротный шаг, который не просто изменил ее жизнь, но фактически, отнял оную навсегда. Она стала вампиром. Добровольно. Он сделал ее такой. И они были счастливы. Долгие годы все было просто замечательно (с учетом того, конечно же, что постоянно приходилось сталкиваться со всеми трудностями вампирского существования, с которыми надо не только бороться, но еще и побеждать). Они любили друг друга до беспамятства. И, что бывает, не часто, по-настоящему ценили это и наслаждались своим счастьем ежеминутно. Но так, к сожалению, не могло продолжаться вечно. Настал момент, когда Анри понадобился Фрейну для настоящих судьбоносных дел. “Главный” потребовал, чтобы ее любимый стал правой рукой самого безжалостного и самого бескомпромиссного командира, которого когда-либо встречал вампирский народ. А когда Фрейн еще и обрел свою абсолютную силу (чуть более пятидесяти лет назад), все еще более обострилось.
Умом Генриетта понимала, что у Анри не было иного выхода, кроме как выполнять приказы своего начальника. Но всем (сердцем, душой, буде таковая у вампира сыщется), что осталось в ней человеческого и что так и не смогло убить в ней вампирское начало даже за столько лет, она чувствовала, что он должен был сделать совсем другой выбор. Хотя бы попытаться потребовать у Фрейна право на этот самый выбор. Но он этого не сделал. И она чертовски страдала от этого. Ей приходилось с этим жить, а он продолжал работать на вампирскую мечту, не останавливаясь ни перед чем, чтобы приблизить исполнение древнего пророчества, кое прочило вампирам всемирную, полную, абсолютную власть. Да, она уже тоже была вампиром, тоже принадлежала к когорте бессмертных. Она и дальше желала оставаться тем, кем добровольно стала, чтобы иметь возможность быть рядом с ним, с ее любимым, делить с ним и счастье, и горе. Но почему все так сложно? Почему, отчего ей приходится платить такую высокую, такую непомерную плату за свое счастье? Ну, почему ей приходится делить возлюбленного, его сущность с коварными Фрейновскими замыслами?
Вот так она и жила двойной жизнью. Мучаясь, терпя, но рядом с Анри, с ее мужчиной, с выбором, который она сделала много лет назад. Когда же чаша ее терпения переполнялась, она попросту исчезала из его поля зрения, не выдерживая гнетущего давления. Побыть наедине с самой собой. С годами Анри попривык к этим ее перепадам настроения и к ее исчезновениям. Куда она пропадала, что делала, чем занималась - поначалу он пытался достучаться до нее, однако со временем, поняв тщетность своих попыток, смирился. Может, так оно и впрямь лучше. Она успокаивается, проходит через определенный катарсис, после которого возвращается с новыми силами, с новым запасом терпения на несколько лет, на протяжении которых их отношения успевают немного наладиться. А потом вновь разладиться. Одним словом, бесконечный круговорот, такой же, как и во всей окружающей нас природе.
Со временем он научился отпускать ее уже даже без сожаления. Они оба начали понимать и ценить время, проведенное порознь. Это было что-то вроде глотка живительной влаги, упавшей на лицо во время изнурительного зноя в пустыне, что-то вроде оазиса, под тенью широких листьев которого можно отдохнуть, собраться с силами и с мыслями, и вновь отправиться в далекий путь их сложных взаимоотношений. Им даже казалось, да так оно, впрочем, и было на самом деле, - отлучки Генриетты лишь укрепляли их отношения. Так, благодаря им, она со временем успокоилась и начала принимать то, чем занимался Анри, уже как данность, как безысходность, от которой не сбежать, не спрятаться, не скрыться…
С ней просто надо научиться жить. И хоть и дальше Генриетта не поддерживала и не соглашалась с деяниями своего возлюбленного, ей все же удалось оставить все это немного позади. Она решила научиться принимать сложившееся положение как должное. Если Анри не будет выполнять приказы босса, их обоих будет ждать незавидное будущее, а, может, и вовсе конец…
Однако было кое-что, о чем Генриетта не знала, даже не подозревала. Что-то, что в миг изменило бы их общее будущее. Фрейн не угрожал Анри. Нет, никогда. Он лишь предложил своему самому лучшему подчиненному, своему самому лучшему солдату, соратнику и другу сыграть партию на уже давно разложенной шахматной доске. Партию, которую пока что еще играет сам Фрейн, но которую очень скоро придется продолжить именно ему, Анри…
Странно получалось, но такой же похожей двойной жизнью пришлось жить и Анри. Он не мог ей всего рассказать. Безумно жаждал посвятить ее в свою деятельность, но не мог. И ему пришлось поставить на карту все, все свое существование, в придачу с любимой женщиной. И он это сделал.
Да, он осознавал, что затеял очень опасную игру, исход которой, так или иначе, уже давно предвосхищен. Отдавшись в ее власть, распахнув створки своей сущности навстречу неумолимой судьбы, он более не пытался сопротивляться. Да и зачем? Какой в том прок? Ведь уже довольно давно он почувствовал дыхание НЕИЗБЕЖНОСТИ на своих щеках. Еще мгновение - и поцелуй запечатлен на них, а ее улыбка удовлетворения так прекрасно гармонирует с яркими, развивающимися по ветру, золотыми волосами, мягко и ласково принимая в свои объятия … И он шагнул навстречу судьбе, затуманенным взором вбирая в себя всю ее сущность без остатка. Он чувствовал, что сливается с ней, растворяется в ее мягком воздушном облике, полностью соединяясь с ее дыханием будущего, преобразовываясь в ее носителя, повинующегося любому приказу и исполняющего предначертанное без какого-либо протеста. Он знал, что стал орудием грядущего, он все это осознал и принял. Безропотно, спокойно, но не с поникшей головой, словно обвиняемый, шествующий к орудию возмездия за свои преступления. Нет, он стоял, расправив плечи и подняв свой лик навстречу торжествующему року, на его устах играла улыбка, а чело не пересекала ни единая складка скорби или жалости. Он понимал, что так будет лучше, он знал уже тогда, что иного варианта развития событий быть не должно, лишь то, что уже однажды было решено Провидением…
*
Он продолжал неподвижно сидеть на лавочке, наблюдая за редкими прохожими, прячущимися под объемные поля современных зонтиков. Они куда-то спешили, все сейчас куда-то торопятся, так, словно жизнь убегает, а они все пытаются и пытаются ухватить ее за подол широкого развевающегося платья, она же все стремительней уворачивается, то сменяя направление, то подымаясь вверх, то уводя за собой в неизвестную даль… А потом останавливаются эти самые человеки и понимают, что не успели не то, что ухватить, а даже коснуться того, что дарит настоящую, легкую и дурманящую свободу… Шестеренки колеса Времени щелкают, отстукивая упокой очередной человеческой жизни. Ну почему они так слепы, так глупы, пугливы и невнимательны? Ведь все, на самом деле, по-другому… Смысл-то ведь, он…
- А, да что там говорить, - как бы прерывая негласный монолог, относящийся к случайным, мелькающим пред глазами, людям, махнул рукой Анри.
Он медленно поднял голову, повременил несколько мгновений, как бы в раздумье: а стоит ли? После чего уверенным движением обнажил голову. Зачем? Может, ему надоели эти струи дождя, стекающие со всех сторон водоотталкивающего головного убора, а, может, ему… Впервые в жизни захотелось по- настоящему ощутить каково это: чувствовать на своем лице жесткие, колючие и неприятные капли холодного дождика? Или же они все же мягкие, ласковые и дурманящие? Ему внезапно стало понятно, что за свое почти пятисотлетнее существование он ни разу - ни разу! - он не позволил себе насладиться этим, может, и не самым приятным, но чудом природы. Хотя, почему не приятным? Он же вампир, а холодная вода действует на последних словно живительная влага, так почему же он никогда…
Столько столетий прошло, а у него так и не нашлось времени на такие вот простенькие вещи: почувствовать, как тебя бьет по лицу, нет, скорее, ласкает, шуршит по столетней коже, наполняя каждую клеточку новой частичкой природы… Ему вдруг вспомнился Брэдбери со своей Клариссой, и он непроизвольно открыл рот, пытаясь поймать каплю, в надежде испытать новые ощущения, кои никогда не пускает в себя вампир. Он закрыл глаза, наслаждаясь музыкой ливня, прислушиваясь к журчанию струек
