- Что-что?! Ого! Ничего себе! - изумился Вик. Он был столь поражен услышанным, что у него челюсть отвисла. Такого он уж точно не ожидал.
- Как у вампиров, что ли?! - он аж присвистнул.
- Ага. Но только не это меня сейчас беспокоит. - Алайна махнула рукой, словно избавляясь от навязчивой мухи, жужжащей над ухом и не дающей желанного покоя.
- Тогда что же? - поинтересовался племянник.
- Да то, что об этой его необычности ведает очень ограниченный круг лиц. Лишь близкие мне люди среди обычных древних. Также в курсе и все ведьмы, но их я не возьмусь подозревать. - Вик вопросительно поднял бровь.
- Да-да, хорошо. Я разделяю твою мнительность в этом случае. Однако ты и сам должен понимать, что даже если это кто-то из ведьм, то у нее должен был быть сообщник извне. То есть работающий и у нас, и в “Садах”.
- Но вот я же не знал. - Укоризненно? Вряд ли. Вик понимал, что тетя имела свои причины, дабы не посвящать его в подобные детали.
- Брось, Вик, тебе эта информация была ни к чему. - Она вновь вздохнула. - Я сейчас говорю о людях, с которыми работаю бок о бок каждый день, которым доверяю самые сокровенные тайны, которым порой доверяю даже свою жизнь, которым вверила нашу судьбу…- Алайна сокрушенно покачала головой.
- А кто-то просто взял и предал. Предал тебя, меня, всех нас, в конце концов. Поставил под угрозу весь род человеческий. Да и если бы только человеческий… Но знаешь, Вик, что самое страшное и самое обидное во всем этом? То, что все те, кто так тесно работал с нами, успели стать нам близкими людьми. Даже более того: среди этих людей есть и несколько наших с тобой родственников. Ты понимаешь, что это значит? Любой из нас теоретически может быть предателем. Вик, надо что-то делать. Мы не можем позволить себе роскошь и дальше доверять наше будущее изменникам.
- Да, тетя. Я тебя понимаю и полностью разделяю твои чувства. И я согласен с тем, что надо как можно быстрее начать расследование.
- Расследование среди своих! - Алайна горестно всплеснула руками. - Никогда не думала, что доживу до того дня, когда мне придется… - Вик еще никогда не видел, чтобы его тетя пребывала в столь расстроенных чувствах. Он смотрел из-под опущенных ресниц на ее осунувшееся лицо, на слезящиеся от последних напряженных, лишивших сна ночей глаза и множественные морщины вокруг глаз, которые появились словно из ниоткуда. Он видел, как сильно она сдала в последние дни, как подкосило ее бегство Андрея, и понимал с затаенной грустью, что ничем не может ей помочь. Ровным счетом ничем. Знал он и то, что более приоритетным сейчас было спасение Саши от лап вампиров. Если им, древним и иже с ними, все же не удастся воспрепятствовать Рею воплотить связанную с ним часть Пророчества, то они должны хотя бы сохранить в целостности оружие, которое сможет помочь им в будущем.
- Но зачем? Зачем кому-то это надо было делать? Неужели кто-то играет на стороне вампиров? Кто-то из нас, древних, кто лучше многих других знает, чем все это чревато? - задумчиво вновь вернулся к навязчивому вопросу Вик.
- В одном ты прав наверняка: проделавший это и впрямь знает слишком много, чтобы не осознавать, какую опасную игру затеял. А значит, с этого момента никому нельзя более доверять. Теперь остается узнать, что этот “кто-то” задумал. За таким, полным страшных последствий поступком, явно должны скрываться очень серьезные и дальновидные намерения. Никто просто так подобного не сделает. Тем более под страхом смерти. Ведь как только я узнаю, кто повинен в предательстве, то, уж поверь, ему Вампирский Суд покажется курортом. - Алайна зло сверкнула глазами. Такой Вик ее еще никогда не видел. Но он понимал, отчего она находилась в скверном расположении духа, что так сильно ее угнетало. Как- никак, а тетя Али всю свою жизнь положила на то, чтобы как можно мягче устранить угрозу, которую предвещало Пророчество. И когда уже, казалось, осталось всего ничего, лишь рукой подать до заветной цели, эта заветная точка, реющая на горизонте, вдруг ускользает из ее рук в неизвестном направлении. Да еще и время на исходе. С чего начинать? Вновь с самого начала? Все это ее тяготило на протяжении всей жизни, и когда, казалось, что все может пойти как надо, оно внезапно переворачивается с ног на голову. Или, может, она ошибается? Не с ног наголову, а, возможно, наоборот: с головы на ноги? Ведь то, что происходит сейчас, всего лишь ведет к исполнению предсказанного многие века назад? И это лишь логическая и предусмотренная развязка? И гнетет ее именно то, что как не пыталась она так и не смогла изменить уготованного судьбой? О чем столетия спустя приходиться говорить, на самом деле, не как о случайности, а как о роке, сила коего необратима?
*
Вик так глубоко погрузился в свои думы, что даже потерял счет времени. Он и заметить не успел, как до цели стало рукой подать. На той высоте, на которой парил самолет Виктора, было практически ничего не видно. Лишь белизна облаков, скрывающих все находящееся на земле, создавала впечатление, будто кто-то расстелил пушистое покрывало, сотканное из множества тысяч тончайших ниточек, таких хрупких, таких тонких, что кое-где уже появились потертости. Вику казалось, что он парит над этой гладью, что он сейчас где-то так далеко и высоко, куда более никому нет доступа. Подобная даль, та, которую можно было достичь лишь с помощью летательного аппарата, всегда завораживала и будоражила кровь. Неизвестные, таящие множество тайн и загадок, когда-то в прошлом равно недостижимые небеса дышали маняще и притягательно. А еще здесь можно было сыскать забвение…
Наверное, поэтому Вик и любил подобные высоты. Здесь он мог укрыться от разъедающей наземное население суеты. Тишина и покой, которые подчас так трудно отыскать там, на земле, здесь уже не являются привилегиями, они бьют ключом, открывают свои объятия навстречу всем страждущим. Они здесь хозяева, они здесь правят всем. И вот сейчас, держа в руках штурвал, он ощущал власть, настоящую, неподдельную власть над непорабощенной стихией. Он ощущал себя дирижером исполинского оркестра, вот только участниками были не живые существа, а облака, ветер, туман, дождь, снег…
Он шествовал словно повелитель сквозь подчиненное пространство. Да, таких ощущений там, внизу не получишь, сколько ни старайся. И неважно даже, что он отлично сознает, сколь жалок на самом деле какой-то человечишка, пусть даже и древний, возомнившей себя своевольным господином здесь, в этом небесном царстве-государстве, над коим не властен ни единый смертный. Насколько уязвим и зависим от малейшего дуновения ветровой стихии. Каким страшным и быстрым может быть конец существования любого живого существа. И все же было в этих ощущениях и упоительное начало: ощущения раба и властелина теснейшим образом переплетались в единую суть. Повелевать и быть в чьей-либо власти. Вику всегда казалось, что лишь тот, кто сам повелевает и сам же находится в чьем-то подчинении, лишь тот может познать настоящее счастье. Ему виделось, что не всегда середина бывает золотой, не всегда то, что находится в центре - правильно и лучше. Поспокойней - возможно. Но то, что претендует на безапелляционность в виду своей “настоящности” - нет. Скорее даже наоборот. Он любил крайности. Превозносил их, восхищался ими. Его кредо по жизни было: “Любить - так королеву, воровать - так миллион!” Он знал, что не всегда следовал этой поговорке: порой не получалось, порой до финиша оставалось совсем чуть-чуть, а иногда просто казалось, что оно того не стоит. Однако главным было то, что он всячески к этому стремился.
Внезапно на его лице появилась мягкая улыбка, позволившая легким складкам, залегшим вокруг четко очерченных губ, придать выражению лица большую привлекательность. В его сознание, словно кот мягкими подушечками пушистых лап, прокралось воспоминание об очень глубоком детстве. Силой воспоминаний он перенесся в трехлетний возраст. Вот он стоит посреди небольшой поляны бархатной зелени, то тут, то там пестреющей белыми ромашками и успевшими распуститься одуванчиками. Его коричневый костюмчик с пчелиными ушками, нескладно торчащими на закинутом на голову капюшоне, вызывает умиленную улыбку на устах тети. Еще минуту назад он бегал от цветка к цветку, собирал вымышленную пыльцу, резвясь и хохоча, будоража настоящих пчел, вылетевших на свою ежедневную работу.
Но вот сейчас он уже застыл с высоко задранной головой, с затуманенным от волнения взором, уставившись в безоблачную голубизну полуденного неба, откуда доносится сильный, рокочущий, разрывающий сотканную из тончайших нитей летнюю тишину, шум редкого металлического зверя, коему человек дал название “самолет”. Не шевелясь, не мигая от страха спугнуть хоть частицу детского восторга
