о перец-изумруд… Кровь на снегу… все в шапочках… мерлушковых… помрут… И тот, кто ломал мне руки, бил, не жалея сил, Носком сапога на красный снег картошку закатил. ВОСКРЕШЕНИЕ. ПЛОЩАДЬ Я тебя воскрешу. Я тебя воскрешу. Ты мальчонка убитый. А я не дышу. Тебя сверстники били. Прикончили вмиг. Ты уже никогда – ни мужик, ни старик. Ты уже никогда – в крике первой любви… Напрягаю я страшные мышцы. Живи. Напрягаю я Дух, собираю в кулак, Поднимаю кулак над тобою, как стяг. Над измызганным тельцем, где кровь на крови, На снегу площадном… Возглашаю: живи. Заклинаю: живи! Заповедаю: встань! …Перекручена красной повязкой гортань. А мальчонка валяется, будто бежал И упал. Завывает народ, как шакал. К небу пьяную морду воздев, воет мать. Шепчут старцы, старухи: нам всем умирать. Только мальчик вот этот!.. Один, меж людьми… Всех отпой, отповедай. Его – подними. И я пальцы к нему врастопырку тяну! И кричу: ну, вставай!.. Оживай!.. быстро, ну!.. И я вижу, как тело в сугробе сидит. И я вижу, как глаз одичало глядит. И встает он, весь белый, с разбитой губой, С головой раскроенной, от боли – слепой, Мальчик, в драке убитый, в миру воскрешен – И, шатаясь, ко мне тяжко ломится он Через бедный, густой, тяжкий воздух земной… Я его обнимаю. Сынок мой. Родной. *** На меня Чайковский Глядел из тьмы во тьму. – Плохо мне, Чайковский, – Сказала я ему. Плохо тебе тоже, медный, Бронзовый твердак… С горя закатилась в бедный, В бронзовый кабак. Это была рюмочная. Для погибших – думочная. И один беззубый, тощий, Мятый как сапог, Кинул мне навстречу мощи, Кинул говорок. Не гранитная-святая И не бронза-медь – Я была ему живая, Близкая, как смерть. РУССКАЯ РУЛЕТКА
