Я, кстати, хорошо представляю себе эту огромную, как гора, как пирамида Хеопса, кучу консервированной американской жратвы, помещённой в жестяные банки с яркими этикетками, которые так нравятся дикарям любого толка. Жратвы, которая скоро будет совсем не нужна войскам антитеррористической коалиции. Которую проще и дешевле уничтожить, чем везти куда-либо. И где-то рядом с ней я представляю себе крошечную, в сравнении, фигурку своего старого армейского товарища.
И я почти не сомневаюсь, да что там, я просто вижу, вижу так, как научил меня когда-то наш арт- директор, что сейчас, в эту самую минуту, где-то очень далеко отсюда, возле шоссе на окраине сказочного города Багдад, в большой воронке, оставленной, наверное, какой-нибудь авиационной вакуумной бомбой с инфракрасным наведением копошатся нанятые Магрибовым аборигены — курды, шииты или всякие-разные бывшие фидаины из гвардии Саддама Хуссейна.
Я вижу, что воронка освещается только тусклым светом туристического фонаря, сделанного, наверняка, где-то на сельской фабрике в Китае. Работа кипит вовсю, несмотря на поздний час и поддувающий из пустыни самум. Люди вгрызаются в грунт, выравнивают края ямы, прикладываются к фляжкам с тёплой водой, вытирают со лба коричневый пот и опять берутся за кирки и лопаты.
Никто из них и знать не знает, что он, в отдельности, и все они, вместе, тут делают.
Это знают пока только два человека на Земле. И один из них — я.
Анекдотт
Дверь скрипнула и в проём втиснулась рыжеусая голова майора Мокрицына.
— Разрешите? — поинтересовалась голова.
— Вот объясни мне, Мокрицын, — спросил его полковник Хоккеев, начальник Нагорного РУВД города Арска, — почему, как только тебя увижу, у меня сразу настроение портится?
Майор посмел улыбнуться, открыл дверь шире и возник в проёме всей правой половиной своего тела.
— Так ведь, — заговорил Мокрицын, — это участок работы у меня такой, товарищ полковник. Ну, такой, как бы…. Такой чреватый.
Хоккеев ощутил, что где-то в глубине его мозга словно бы поставили чайник на плиту. Шея полковника зарозовела, а глаза начали останавливаться в своём движении. Хотя, пишут, подобного в природе быть не может.
— А мне кажется, майор, что, как ты говоришь, чреватый у нас ты сам. Все пакости, понимаешь, к себе притягиваешь. Зайди нормально. Доложись, что у тебя там.
Майор вошёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, на цыпочках подобрался к столу начальства и присел.
— Тут, товарищ полковник, такое дело, — вступил Мокрицын хлопая глазами. — Вчера, значит, вечером доставили к нам троих задержанных. Сидели, пьяные в умат, на скамейке, в Нагимовском парке. Наши, может, их и не заметили бы. Темно уже было. Но они сами засветились. Сержант Пошкин, он старшенький был, доложился потом, что услышал удар извне об дверцу машины и приказал остановиться. Вышли, значит. Глядят, мобильник разбитый валяется. Это им в машину, вышло, кинули.
— Откуда ты только слова такие берёшь — старшенький? — хмыкнул Хоккеев. — Этот Пошкин, он что, сынок твой что ли?
— Нет. Почему сынок? Он сам по себе. Просто человек, — ответил Мокрицын.
— А не этот ли, как ты говоришь, просто человек, в прошлом месяце другого, тоже просто человека, до сотрясения мозга отметелил, а?
Полковник ощутил, что тон его голоса повысился, и расслабил на шее галстук.
— Ну, да. Этот, — глаза у Мокрицына стали круглыми, как у дрессированной совы.
— Рапорт где на него? Ты почему прямые указания начальства игнорируешь? Мало тебе майора — так ты в капитаны метишь, что ли?
Мокрицын проглотил слюну и сморгнул. Его внешнее сходство с совой усилилось.
«Блядь, а может он заколдованный?» — подумал вдруг Хоккеев, и ему стало как-то не по себе.
— Ну, ладно. Давай дальше. Кинули мобильником в нашу машину. Это я понял. Потом что?
— Потом? А, ну, потом, значит, Пошкин увидел, что в парке, на скамейке сидит трое пьяных.
— И мобильниками кидается? — уточнил полковник.
— Ну да, — подтвердил майор. — Вот и оприходовали. Те даже не сопротивлялись. Уж очень пьяные были. Никакие просто.
— Значит, тут твои орлы достали «дубиналы» и… — продолжил историю Хоккеев.
— Никак нет, — опроверг начальника Мокрицын. — Наши их подняли, посадили в «бобик» и доставили в трезвяк.
— И вот там-то уже орлы твои наконец-то достали «дубиналы» и…
Майор с недоумением взглянул на Хоккеева.
— Да никак нет, — снова опроверг он руководство.
— Доставили, сдали дежурному. А там раздели и спать уложили.
Настала очередь недоумевать полковнику.
— Прямо сказка Пушкина какая-то. А умыть-накормить не забыли? Я что-то не пойму, Мокрицын, в чём подвох? Что ты тянешь?
Майор хлопнул глазами.
— Ну, так я и говорю: утром, сегодня, эти трое проснулись — и начали бузить. Потребовали вернуть им телефоны и две тысячи евро, которые у них, значит, были при себе.
— А они были?
— Нет, — твёрдо ответил Мокрицын, — мелочь была какая-то, рублей триста-четыреста, и всё. И мобильник — только один. Ну, тот, что разбился при ударе об машину.
— А они, эти трое, как выглядят, вообще? Кто они? Забулдыги какие-нибудь?
Майор вздохнул.
— Да нет. Не забулдыги. То-то и оно. Молодёжь, лет по двадцать с небольшим. Одеты прилично, часы дорогие, бумажники кожаные, у одного при себе ключи от «бэхи».
Чайник в голове Хоккеева тихонечко засвистел.
— А твои долбо… — полковник осёкся. — Твои мозгоклюи, что, не могли наперёд просчитать- прикинуть — с кем связываются? Где они сейчас?
— У нас, — мигнул майор. — Заперты. Драку они затевать стали. Ну, я и распорядился. От греха.
— От греха… — повторил Хоккеев. — А выставить просто — не судьба была?
— Так ведь, — шмыгнул Мокрицын, — не уходят они. Угрожают, и всё такое.
«Ой, горе мне, горе!» — закричал в голове у Хоккеева незнакомый женский голос.
Полковник подождал, пока голос этот чуть стихнет.
Через минутку женский крик сменился на слабый вой сквозняка.
— Документы у них были при себе? — спросил затем начальник РУВД.
Мокрицын вынул из нагрудного кармана и протянул начальнику стопочку студенческих билетов. Хоккеев открыл первое по счёту удостоверение и тут же прикрыл глаза. Увиденная в документе фамилия ослепила полковника как дальний свет приближающегося по встречке лимузина.
«Почему я?» — спросил он (про себя) себя.
— А вы-то почему? Вам-то почему это выпало? — внезапно воскликнул майор Мокрицын. Он вскочил со своего места и стал быстро ходить по кабинету: от стола к окну и обратно. — Я то ладно! Я человек конченный! И для службы, и для жизни! А вам то — с какой стати страдать?
Как бы ни был Хоккеев раздражён, но тут он опешил.
— Мокрицын? Ты что, с ума сошёл?
Майор остановился и посмотрел на полковника своими круглыми совиными глазами. Нехорошо
